Код Майя: 2012
Шрифт:
А потом старика унесла лавина — он даже не пытался спастись.
Оуэн остался один посреди черной ночи, окруженный бескрайними белыми просторами, и его голубой камень пел для него, сплетая и удерживая вместе сложные нити восьми цветов, окружавших землю.
Только восемь.
Тень Нострадамуса прошептала ему в ухо:
«Это девять камней, сделанных первыми создателями черепов похожими на людей. Помните об этом. Вам еще понадобится это знание».
Оуэн посмотрел на голубой камень. Осмысливая то, что с ним произошло, он понял, что прошел, не останавливаясь, от зеленых, заросших
18
Колесо или валик, содержащий молитвы и мантры.
Через тысячи лиг снега и льда долетели обрывки голоса Нострадамуса, с трудом преодолевшего сопротивление яростного ветра.
— Вы должны заставить себя отправиться туда.
— Но куда? Я не знаю места, — ответил Оуэн.
— Место само вас позовет. Пусть впереди идет забота о вашем друге, а вы следуйте зову своего сердца.
К своему стыду, Оуэн совсем забыл о Фернандесе де Агиларе. Теперь он о нем вспомнил — лишившийся руки испанец лежал на мозаике, и жидкость в легких его убивала. Оуэн ощутил идущий от костра дым, неожиданно ставший более едким, прежний сладковатый привкус исчез.
Он чихнул. Наджакмал сказала:
— Пей и помни. Он заботится о тебе. Ты поставил на это свою жизнь. Думай и помни.
Оуэн вновь чихнул и увидел, как содрогнулись звезды на небесах.
«Думай».
Теперь он сказал это, обращаясь к самому себе, без помощи Наджакмал. С огромным усилием он поискал в своем разуме и обнаружил то, за что мог ухватиться; образ де Агилара, который сидел у мачты своего корабля, смотрел на рассвет Замы и предлагал ему дружбу без всяких обязательств или условий.
«Возможно, дело в том, что вы не хотите отягощать своих друзей таким знанием».
Тихий голос настиг Оуэна, преодолев пустоши, солнечный жар, морской ветер, хлопанье парусов и вкус морской соли на губах и раскачивающуюся под ногами палубу.
Постепенно качка ослабевала. Ветер становился более теплым, он уже не ранил кожу. Пронзительные крики далекой чайки приблизились, придя на смену боязливому зову коричневато-желтых совят, которые жили не в тундре северных оленей и не во влажных джунглях ночного ягуара Наджакмал.
Оуэн открыл глаза — только теперь он осознал, что все это время они были закрыты. Он находился в Англии; он понял это по запаху влажного дерна, тихому шелесту ветра и поскрипыванию дубов в лунном свете. Но окончательно в этом убедился по молчанию голубого камня, который наконец вернулся домой.
Он не знал, в какое место его привели. Со всех сторон Оуэна окружали вертикальные серые камни в полтора человеческих роста, которые отбрасывали узкие темные тени.
Они стояли перед земельной насыпью такой же длины, как ширина корабля де Агилара. В ее конце, напротив Оуэна находился вход с каменной перемычкой, за которым начинался туннель, охраняемый четырьмя камнями-часовыми и еще несколькими
Земля была такой же; со всех сторон шли призрачные тропы, устремляющиеся к центру насыпи, находящейся внутри круга стоящих камней. Они издавали негромкие звенящие звуки, и Оуэна захватила паутина света, сплетенная луной; он чувствовал, как его влечет, хочет он того или нет, к прямоугольной темной пасти в насыпи.
Это была могила; он слышал вздохи людей, которые жили когда-то и сейчас находились поблизости.
Вновь закричала сова, только теперь громче и резче. Оуэн почувствовал, как побежали мурашки у него по спине от непонятной угрозы. Голубой камень ни о чем его не предупреждал, как делал это перед бурей, но чего-то ждал, затаив дыхание.
«А этому камню нужна ваша смерть?»
Сова прокричала в третий раз. Оуэн поднял голубой камень так, чтобы он отражал лунный свет и освещал ему дорогу.
Впервые он излучал цвета всех девяти человеческих рас, сплетенные так, чтобы они мерцали на поверхности воды или на льду высоко в горах, разделяясь и изменяясь, превращаясь в цвет, не имевший имени, но непостижимо бесценный.
Он перемещался вперед по дуге, словно перевернутая радуга, красный вдоль внутренней кромки и бриллиантово-белый снаружи. И вместе с этим прозрачным светом Седрик Оуэн вошел в склеп, открывшийся, чтобы его принять, и зашагал по туннелю вперед.
Мрак поглотил свет. Оуэн стоял у дальней стены склепа. Внутреннее помещение выглядело обширнее, чем ему показалось снаружи. Он ощущал, что его окружает камень. Макушкой и плечами он задевал стены и потолок туннеля. Если он вытягивал обе руки, то мог коснуться обеих стен. Вскоре его пальцы нащупали что-то металлическое — брошь или монету. Он потер предмет большим пальцем, чтобы очистить его от пыли и грязи, но не сумел разглядеть, что на нем написано. Оуэн бросил предмет в свою сумку и принялся искать углубление, в которое следовало поместить живой камень. Несмотря на то что его окружала смерть, он не чувствовал опасности.
Шум заставил Оуэна оглянуться; гул голосов, споры. Прижавшись спиной к стене склепа, он обнаружил там нишу и втиснулся в нее. Затем двумя руками прикрыл глазницы своего живого камня, чтобы испускаемый ими свет его не выдал.
В полнейшей темноте его глазам предстало диковинное зрелище. Мимо прошла причудливо одетая молодая женщина, говорившая на незнакомом Оуэну языке. Она приблизилась к дальнему концу склепа, огляделась по сторонам и, в свете своего фонаря, увидела углубление, в которое следовало уложить голубой череп.
Оуэн невольно ахнул.
Она повернулась, и он во второй раз не сумел сдержать крик — женщина, как младенца, прижимала к груди голубой камень, точную копию его собственного. В изогнутом зеркале черепа он увидел собственное отражение, только волосы у него были седыми. Он был так поражен — появлением камня и цветом своих волос, — что потерял дар речи.
Женщина посмотрела на него и нахмурилась. Он узнал в ней свою бабушку и понял, что также узнан. Теперь он уже был готов заговорить, но тут она обернулась и с тревогой посмотрела назад, а потом бегом устремилась к концу туннеля и опустилась на колени, чтобы уложить камень в углубление.