Код розенкрейцеров

Атеев Алексей Григорьевич

– Ну, Валек. За кого ты меня держишь? Я – честный домушник, а не стопарь с прихватом. Все путем.

«Будем надеяться, – размышлял Валек, возвращаясь домой, – что Ушастый действительно все обдумал и рассчитал. Обычно он не врет. А не до конца все рассказал, так, очевидно, сглазить боится».

– Выпил, что ли? – спросила сестра, открывая дверь.

– Все нормально, Катя, чуть-чуть, с товарищами по бригаде. Как говорится, с устатку.

Она странно на него посмотрела.

– Говоришь, с заводскими?

– Ну!

– А может, братец Валя

снова в тюрьму захотел?

– Чего это ты мелешь? – опешил Валек.

– Да не мелю я, – спокойно ответила Катя, – я просто пытаюсь понять, почему тебе на воле не нравится? Там-то чем лучше?

– Я не понимаю… С чего ты взяла? Или, может, я мешаю… место в квартире занимаю? Ну, выпил чуток, при чем тут тюрьма?!

– Как знаешь, – так же спокойно продолжила сестра, – только все может обернуться значительно хуже, чем ты можешь представить.

– Что обернуться?! О чем ты говоришь?!

Но Катя оборвала речь и ушла на кухню.

Валек какое-то время стоял в прихожей, пытаясь осмыслить состоявшийся разговор. Неужели ей что-то известно? Но откуда? Встретила его в компании с Ушастым? Но она не знает Ушастого в лицо. Может, кто стукнул? Когда они в прошлый раз разговаривали в пивной, их видело много народу. Допустим, видели. И дальше? Мало ли с кем он мог говорить. Или вдруг планы Ушастого стали известны ей… Но это и вовсе невероятно.

– Иди кушать! – услышал из кухни. Сестра как ни в чем не бывало поставила перед ним тарелку дымящихся щей.

Валек хотел было продолжить разговор, но передумал и молча стал есть.

Наступил четверг. До сей поры Валек старался не думать о будущем предприятии. Впрочем, обстоятельства предстоящего ограбления его вовсе не беспокоили, дело привычное, да и Ушастому он вполне доверял. Больше волновало другое: откуда сестра проведала, что он вновь стал на воровской путь? А в том, что она догадывается или знает наверняка, он не сомневался. Тягостное, тревожное чувство не покидало его, на душе кошки скребли. «Чем скорее все произойдет, тем скорее успокоюсь», – думал он, идя на встречу с Ушастым.

В пивной на базаре, куда он устремился, собирался обычно разный темный народ: барыги, перекупщики краденого, карманники, просто мелкая шпана. Пили водку пополам с пивом, закусывали вяленой рыбой, солеными сухариками, моченым горохом, бахвалились удачными делами, фартовыми сделками, иногда дрались, казалось, не на жизнь, а на смерть, а после утирались рукавом, размазывая кровь по лицу, и снова пили, часто с теми же, кому минуту назад рвали глотку.

Милиция обходила это место стороной, только базарный участковый, известный под именем дядя Мирон, – здоровенный усатый хохол – безбоязненно заходил в шалман и, случалось, выхватывал из толпы какого-нибудь мелкого щипача и тащил того в отделение. Народ обычно не выступал. Так было нужно для мирного сосуществования двух систем.

День стоял жаркий и безветренный, на небе не наблюдалось ни облачка, но, несмотря на зной, Валек не снял пиджака, в карманах которого лежали

нож-выкидушка и кое-какой воровской инструмент. У входа на базар он выпил кваса, от которого заломило зубы, купил стакан жареных семечек и, небрежно сплевывая шелуху под ноги, медленно зашагал к пивной.

Внутри тесноватого помещения не протолкнуться. Сизое облако табачного дыма словно туманом окутало посетителей. Пьющие располагались за высокими обшарпанными столами, а то и прямо на пустых пивных бочках. На засаленных обрывках газет была разложена закуска, тут же стояли бутылки с водкой.

Тощая, как щепка, буфетчица в засаленном, некогда белом халате качала ручным насосом пиво в кружки. На лице ее было написано брезгливое отвращение.

– Валек? – услышал он откуда-то сбоку. Обернулся. Ушастый стоял вполоборота и даже не глядел в его сторону.

Валек приблизился.

– На, отхлебни. – Ушастый придвинул еще не начатую кружку. – Ну что, готов?

– Ага.

– Ништяк. Сейчас оприходуем, – он кивнул на пиво, – и на работу. Жара сегодня – дышать нечем. «Болдоха пухнет, а мы идем на дело», – пропел он вполголоса. – А, корешок? Все путем?

Ушастый показался Вальку слишком возбужденным, обычно он всегда оставался невозмутимым.

– Ты что, бухнул? – поинтересовался Валек.

– Да ну! Я на дело сухим хожу, ты же знаешь. Просто мандраж чуток бьет. Уж больно фарт крутой валит, вот я и нагрелся. Всю неделю этого сундука пас. Он на службу кандехает, я за ним. У проходной болтаюсь, жду. На обед с бабой своей порыл, я следом. Ни разу не трекнулся, что я цинкую. Ага! Он, в натуре, уж такой правильный, по часам, видать, живет. Если на пахоту ушел, то уже не вернется до срока, а как похавает, ровно без пяти два на свою скотобазу рвет.

– Он молодой, старый?..

– Старик! Лет шестьдесят, наверное. Седой весь. Куда ему бабки? Короче, я все срисовал в лучшем виде. Забор высокий и крепкий, из вагонки сделан. Метра три, наверное, высотой. По верху протянута «колючка». Во дворе псы. Но я – не лох, тоже кой-чего петрю. Дом стоит на окраине поселка. Место укромное, он, видать, спецом такое выбрал, чтобы не дыбали, кто к нему шлендает. Но у забора дерево высоченное растет. Тополь, что ли… И прямо над двором нависает. Ты залезешь, а потом по веревке спустишься. Сечешь? Я бы и сам, да куда с моим ревматизмом. Ага! Значит, спустишься с верхотуры, я щекотнусь, ты мне откроешь. Там замок с внутренней щеколдой.

– А собаки?

– Самое главное. Вот тут, – он пнул холщовый мешок, лежащий на полу, – мясо. Ты как на дерево залезешь, оттуда его вниз и покидаешь, собакам то есть…

– Думаешь, нажрутся халявной хаванины и кусаться перестанут?

– В натуре, только не от сытости. У меня есть один порошочек… – Ушастый похлопал себя по карману пиджака. – Пятнадцать минут – и бобики лапки кверху. Въехал?

– Отрава, что ли?

– Ну! И не спрашивай, где нарыл. Проверил, будь спок. Действует еще как! Ладно, поканали отсюда, – сказал он, взглянув на часы.