Кодекс 632
Шрифт:
— Вот как? — восхитился Томаш. — Прямо все?
— Без исключения. С тысяча девятьсот тридцать первого года. «Волдорф-Астория» — весьма престижное место. Его давно облюбовали политики, кинозвезды и художники. Герцог и герцогиня Виндзорские, например, здесь жили. — Молиарти подчеркнул последнее слово. — Жили, представляете?
— Да, и вправду удивительно. Я как раз хотел поблагодарить вас за возможность остановиться в таком прекрасном отеле.
— Пустяки, не стоит благодарности. Главное, чтобы вам было удобно. Вы ужинали?
— Нет,
— Тогда могу порекомендовать два ресторана в отеле, «Булл энд Бэр Стейкхаус», если вы любитель мяса, или «Имагику», если предпочитаете японскую кухню. Если верить журналу «Гурме», еду лучше заказать прямо в номер.
— Большое спасибо, но сегодня я вряд ли воспользуюсь вашим советом. Перехвачу что-нибудь на Таймс-сквер.
— Вы на Таймс-сквер?
— Да.
— В этот самый момент?
— Ну да.
— Но ведь на улице такая холодрыга! Вы в машине?
— Нет, я отпустил шофера.
— А как же вы оказались на Таймс-сквер?
— Пришел пешком.
— Holly cow! [10] Минус пять по Цельсию. А по телевизору сказали, если учитывать фактор ветра, то все минус пятнадцать. Надеюсь, вы тепло одеты.
— Ну… Более менее.
Молиарти сокрушенно поцокал языком.
— Вы должны себя беречь. Немедленно звоните водителю, чтобы он вас забрал. У вас есть его номер?
— Должен был остаться в памяти мобильного.
10
Черт! (англ.)
— Good! Звоните прямо сейчас.
— Не стоит. Я поймаю такси.
— Как хотите. Я, собственно, хотел сказать вам «Добро пожаловать в Нью-Йорк!» и сообщить, что мы ждем вас завтра в девять в нашем офисе. Шофер будет ждать вас в восемь тридцать у выхода на Парк-авеню. Офис недалеко от гостиницы, но по утрам на дорогах творится настоящий hell.
— Что ж, всего доброго. Увидимся завтра.
— Жду с нетерпением. До встречи.
Пряча телефон, Томаш обнаружил, что пальцы утратили чувствительность; рука так замерзла, что перестала подчиняться командам мозга; она будто превратилась в посторонний предмет, не имеющий к нему никакого отношения. Томаш засунул кулаки поглубже в карманы, но от стужи это не спасло. Готовый впасть в отчаяние, он озирался по сторонам в поисках убежища. Приметив немного впереди, по левую руку от себя вход в ресторан, Томаш бросился к нему; проникнув внутрь, он ощутил себя грешником, которого решили избавить от адских мук. Томаш принялся с ожесточением растирать побелевшие руки, чтобы восстановить циркуляцию крови, и вскоре почувствовал слабое покалывание в кончиках пальцев.
— Can I help you? — учтиво улыбаясь, спросил метр.
Томаш подтвердил, что будет ужинать один, и занял место у окна. Оттуда можно было наблюдать за нервным, хаотическим движением толпы на Таймс-сквер. Ресторан оказался мексиканским. Пробежав глазами список блюд,
Пятичасовая разница с Лиссабоном дала себя знать. Томаш проснулся ровно в шесть утра и растерянно уставился в окно. Через несколько секунд он завернулся в одеяло и попытался снова заснуть, но вскоре осознал тщетность своих попыток. Томаш посмотрел на часы; в Лиссабоне было одиннадцать, неудивительно, что сон не шел.
Профессор впервые внимательно оглядел свой номер. Здесь царили бордовый и золотой: бордовые обои с золотым тиснением, бордовые кресла, бордовые гардины с пышными золотыми кистями. Пол был застелен пушистым темно-красным ковром. На прикроватной тумбочке стояла ваза с пышным букетом и бутылка «Каберне».
Томаш набрал номер Констансы.
— Привет, веснушка! — Он назвал жену полузабытым ласковым прозвищем из давно минувших счастливых дней. — У вас там все хорошо?
— Привет, Томаш. Как Нью-Йорк?
— Вымер от холода.
— А вообще как?
— Странный городишко, но в целом довольно забавный.
— Что ты мне привезешь?
— Ай-яй-яй! — Томаш укоризненно прищелкнул языком. — Кто бы мог подумать, что у меня жена такая меркантильная…
— Интересное дело! Муж сбежал в Америку и вовсю развлекается, а брошенная жена, оказывается, меркантильная!
— Ладно, ладно. Привезу тебе Эмпайр-стейт и Кин Конга в придачу.
— Не пойдет! — рассмеялась Констанса. — Предпочитаю МоМа.
— Что?
— МоМа. Музей современного искусства.
— А…
— Привези мне «Звездную ночь» Ван Гога.
— Какую? Ту, на которой такие круглые звезды? Она здесь?
— Да, в МоМа. Еще я хочу «Ирисы» Моне, «Авиньонских девушек» Пикассо, «Японский диван» Тулуз-Лотрека.
— А Кин Конга?
— Зачем мне Кин Конг, если есть ты?
— Подлиза! — фыркнул Томаш. — Скажи, а копии тебя не устроят?
— Нет, укради для меня оригиналы. — Констанса немного помолчала. — Я говорю о репродукциях, а ты что подумал?
— Ладно, как скажешь. Как там малышка?
— Хорошо. Все хорошо, — последовал ответ. — Хулиганка, как всегда.
— Хм, воображаю.
— Знаешь, у нас сегодня был серьезный разговор.
— Это как?
— За ужином она меня спрашивает: «Ма, почему ребята называют меня дебилкой?» Я отвечаю: «Что ты, дочка, тебе, наверное, послышалось, должно быть, они сказали „девочка“». «Нет, ма, — отвечает она. — Ребята много раз повторили, и я хорошо расслышала».
— Ну, ты ведь знаешь, какими бывают дети…
— Да, они жестоки к тем, кто на них не похож. Беда в том, что девочка все принимает за чистую монету. Когда я ее укладывала, Маргарита снова спросила, правда ли, что она дебилка.