Кодекс бесчестия
Шрифт:
– Старина, чем ты так напугал тех двоих в сопках? Так, что их хватил кондратий?
– Не понимаю, о чем ты говоришь, - сухо ответил Калмыков.
– Но ты же их сделал!
– Не понимаю, - повторил он.
– Я ни с кем ничего не делал. Каждый человек несет свою смерть в себе. Разговаривайте, не буду мешать, - добавил он и ушел.
– Что это с ним?
– озадаченно спросил Артист.
– Разве я ляпнул что-то не то?
– Он повернут к нам доброй стороной души, - тем же вечером сказала мне Ольга.
– Не завидую
У меня было такое же чувство.
Я уже привык к тому, что Калмыков говорит только то, что считает нужным сказать. Продолжение расспросов, даже в самой осторожной форме, делала его бесстрастность холодной, готовой перейти во враждебность. Но на этот раз я не намерен был отступаться.
– Послушай, - сказал я ему.
– Я не лезу к тебе в душу. Ты не хочешь знать, что рассказал мне генерал Лазарев. Твое право, хотя он рассказал много такого, о чем ты не знаешь. Но сейчас я задаю вопросы по делу. Ты хочешь понять, что с тобой произошло?
– Да.
– Так помогай, а не строй из себя сфинкса! В конце концов тебе это нужно гораздо больше, чем нам!
– Зачем это нужно вам?
– Не знаю, - честно ответил я.
– Мы не привыкли бросать своих в беде.
– Я для тебя не свой, - бесстрастно, отчужденно, почти высокомерно сказал он.
И это его высокомерие меня взбеленило.
– Ты все сказал? Тогда послушай меня. Док полгода не отходил от тебя. Он вытащил тебя с того света. Ты стал для него своим. А значит, и для нас. Но мы не навязываемся. Ты сказал: каждый человек несет в себе свою смерть. А я тебе другое скажу: каждый человек несет в себе свою жизнь. И не только свою. Когда ты гробишь себя, ты предаешь всех, кто с тобой связан. Ты предаешь свою жену. Ты предаешь своего сына. Помни об этом. А теперь можешь встать и уйти. И делать что хочешь.
Он встал. Но не ушел. Постоял у окна, глядя на оловянный блеск Чесны и желтую полегшую осоку по берегам, и вернулся к столу. Положил на старые доски столешницы большие сильные руки, посмотрел на них так, будто это были не его руки, а какой-то предмет неизвестного назначения. Сухо кивнул:
– Что ты хочешь узнать?
Вообще-то я хотел узнать, зачем к нему в колонию приезжал президент Народного банка Буров собственной персоной, но понял, что сейчас можно задать вопрос гораздо более важный. И я его задал:
– Ты намерен убить Мамаева?
– Да, - сказал он, ничуть не удивившись, откуда я это знаю.
– Почему?
– Контракт.
– С кем?
– Неважно.
– Ладно, не говори. Я и так знаю. Давай с начала. Когда к тебе приезжал этот человек?
– показал я на экран, где в нелепой позе, с занесенной над ступенькой длинной журавлиной ногой, застыл президент Народного банка.
– Полгода назад. Он прилетел в лагерь на вертолете. Меня дернули из промзоны к начальнику колонии. Когда меня привели,
– О чем?
– Он сказал, что будет амнистия, и он меня вытащит.
– Он представился?
– Нет. Сказал, что тот, кто подставил меня, подставил и его. Поэтому он заинтересован, чтобы я вышел.
– Что еще он сказал?
– Он показал мне документы. В одном было написано, что преимущественное право распоряжаться квартирой Галины имеет банк "ЕвроАз".
– Это банк Мамаева, - подсказал я.
– Знаю. И в любой момент квартиру у нее могут забрать или заставить выплачивать семьдесят тысяч долларов.
– Вон оно что!
– Он сказал, что выкупил квартиру. Теперь она полностью принадлежит Галине. Показал договор. Нотариально заверенный, с печатями.
– Принадлежит?
– уточнил я.
– Или будет принадлежать после того, как ты убьешь Мамаева?
– Я спросил. Он сказал: принадлежит. Без всяких условий. Когда я вернулся в Москву, все проверил. Никаких прав на квартиру ни у кого нет. Только у нее. Но я и раньше знал, что все документы подлинные.
– Почему?
– Не тот человек. Он из тех, кто играет по-крупному.
– И это все, что он сказал?
– Нет. Он сказал, что хочет, чтобы Мамаев получил свое. Но не настаивает. Это должен решить я сам. Если скажу "да", дам телеграмму. Когда вернусь в Москву.
– И ты дал телеграмму. Какую?
– "Контракт будет выполнен". Через день после этого на главпочтамте меня будет ждать конверт. С документами и пластиковой картой "Виза". Расходы на жилье, транспорт, оружие. И с пейджером, на который поступит команда.
– Какая?
– "Приступайте". Если в течение двадцати четырех часов не поступит сигнала отмены, мне надлежит приступить.
– Деньги получил?
– Да.
– Оружие купил?
– Мне не нужно оружие.
Он был прав. Ему действительно не нужно оружие. Он сам был оружием. Прав он был и в оценке Бурова. Такие, как Буров, всегда играют по-крупному. Надо же: бросил все дела, сам прилетел в лагерь. Что же за ставка в этой игре?
– Ты не сказал мне, кто этот человек, - напомнил Калмыков.
– Сейчас скажу, - пообещал я.
– Это президент Народного банка Игорь Сергеевич Буров.
А вот тут прибалдел и он.
– Ну? Теперь ты понял, что происходит?
– спросил я.
– Что?
– Тебя поимели. Сначала тебя поимел Мамаев. Теперь хочет поиметь Буров. Не знаю зачем. Знаю только одно: тебя используют.
– Меня имели всю жизнь. И ничего не давали взамен. Этот человек сделал то, чего не мог сделать я. Чего не сделал никто. Он дал квартиру моим. Я сделаю то, что он хочет.
– Убьешь Мамаева?
– Да.
Он произнес это "да" так, что я понял: убьет. Он решил. И бесполезны любые мои слова. Я спросил: