Кодекс экстремала
Шрифт:
– Не знаю никакого Лепетихи. – Эльвира сжала губы. Лицо ее стало еще более жестоким.
– А я тебя видел в его подъезде около полуночи. В десяти шагах от трупа.
– Он бредит, – сказала Эльвира носильщикам. – Или принимает нас всех за идиотов. Вы плохо работаете, ребята.
– Плохо, – согласился один из носильщиков и вздохнул. – Будем исправляться, хозяйка. Позволь выбить ему зубы?
– Это надо было сделать до того, как вы приволокли его сюда.
Я поежился.
– Ребята, может, зубы оставим в покое? Визит к стоматологу дорого стоит.
– Тебе уже не придется идти к стоматологу, –
– Я повторяю вопрос, – снова сказала Эльвира. – Что тебе приказали здесь выведать?
– Он ищет здесь Милосердову, хозяйка, – вместо меня ответил один из носильщиков.
– Кого? – поморщилась Эльвира.
– Генерального директора «Милосердия», – пояснил носильщик.
Эльвира неплохо играла. Она посмотрела на меня, потом на своих клерков, затем снова на меня. На ее лице застыло выражение какого-то мистического недоумения.
– Так она, насколько мне известно, вроде… – И закатила глаза наверх.
– Так точно, хозяйка. Ее похоронили в Симферополе. Газеты об этом писали.
Эльвира снова посмотрела на меня – теперь уже настороженно.
– А он не болен?
– Так мы ж не психиатры, чтобы экспертизу проводить.
– Плохо, что не психиатры, – задумчиво произнесла Эльвира. – Надо будет взять к нам хорошего специалиста. Что ж вы мне раньше не доложили, что у него… – Она постучала пальцем по виску. – Больного нехорошо бить. Больного надо лечить в соответствующем заведении. Развяжите ему руки, дайте воды!
Носильщик, подлец, грубо развязывал ремни, причиняя мне острую боль. Я сжал зубы и терпел. Когда мои руки освободились и безвольно повисли, я не сразу смог поднести их к лицу, чтобы вытереть пот со лба.
– Значит, ты принимаешь меня за Эльвиру Милосердову? – спросила Эльвира, глядя на меня с состраданием.
– В общем-то, да, – ответил я и кашлянул. – Но если посмотреть с другой стороны, то, скорее, не за Милосердову, а за Татьяну Васильеву.
Эльвира саркастически усмехнулась, глянула на клерков и развела руки в стороны: мол, что я вам говорила!
– Бред, – констатировала она. – Чистейшей воды бред… Может быть, вы сильно били его по голове?
– Да всего два разика долбанули, – прогудел надо мной носильщик.
– Наверное, этого было вполне достаточно, – тоном заботливого врача произнесла Эльвира.
Кажется, я в самом деле был похож на сумасшедшего.
– Ну, – опять обратилась ко мне она. – Что ты еще расскажешь нам про… как там ее? Тамару Владимирову?
– Татьяну Васильеву, – поправил я. – Странно, что ты переспрашиваешь. Когда я назвал тебя по телефону Татьяной, ты проглотила это и не поправила меня.
Носильщики загоготали. Эльвира улыбнулась.
– Видишь ли, мой хороший, меня в самом деле зовут Татьяной.
– Васильевой, – уточнил я.
Эльвира отрицательно покачала головой.
– Увы, ни Милосердовой, ни Васильевой.
– Это еще надо доказать, – предположил я.
Носильщики снова заржали.
– Первый раз такого придурка вижу! – сказал один из них.
Я пошевелил пальцами, согнул руки в локтях – боли в отличие от терпения выносить юмор этих недоумков уже не было. В моем положении, конечно, не стоило таким образом
– Оставьте его! По своим местам!
– Ну, бля, родственничек, – с ненавистью прошипел носильщик, на которого я вывалил свои эмоции, поднимаясь с пола. – Теперь ты уже не жилец на этом свете. Теперь можешь рыть себе могилу…
– Заткнись, Боб! – прикрикнула на него Эльвира. – Я же предупреждала, что он псих, а значит, надо быть готовым ко всяким приступам. Отведите его в комнату, дайте что-нибудь поесть и выпить. И поласковее с ним, поласковее.
Носильщики приподняли меня с табурета. Мой лютый враг воспользовался случаем и крепко защемил пальцами кожу на моем предплечье.
– Не вздумай его ударить, Боб! – предупредила Эльвира. – Он настолько нуждается в милосердии, что у него на этой почве даже мозги поехали… Я вызову врачей.
История повторялась слишком навязчиво. Меня снова выволокли в холл и потащили по лестнице вверх. Если мне суждено дожить до старости, то до конца дней своих я уже не смогу забыть эти ступени.
Кинут на пол или на диван, гадал я, когда носильщики, традиционно открыв моей головой дверь, вошли в комнату. Оказалось, ни то, ни другое. Они усадили меня в кресло и тотчас вышли, закрыв, как обычно, дверь на замок.
Я не мог поверить в удачу. Они забыли связать мне руки!
Некоторое время я рассматривал свои ладони и пальцы, словно это был случайно найденный под креслом крупнокалиберный пулемет, затем стал торопливо освобождать от ремней ноги. «Такая удача случается раз в сто лет, – думал я, пытаясь совладать с волнением и дрожью. – Эти олухи подарили мне свободу! Эти бараны преподнесли мне бесценный подарок!»
Опасаясь, что бараны могут вспомнить о своей оплошности и вернуться, я несколько нервозно заметался по комнате, выискивая, что мне может пригодиться, потом запрыгнул на подоконник и глянул вниз. На этот раз темнота и высота не пугали меня. Все в мире относительно. Прыжок со второго этажа вслепую в сравнении с перспективой попасть в психиатрическую лечебницу уже не казался опасным. Какая чепуха – второй этаж!
Свист в ушах, чувствительный удар в ноги, приземление. Я повалился на бок, смягчая удар, уперся руками в кучу влажных листьев и прислушался. Вскочил и, прихрамывая, побежал туда, где было темнее всего. Прочь, прочь от этого дома! Через кусты я старался уже не идти напролом, а осторожно отводил в сторону ветви, но тонкие и гладкие, как крысиные хвосты, прутья все равно стегали меня по лицу, заставляли морщиться от боли, закрывать глаза, словно на меня обрушился ледяной град, и я бежал почти вслепую, инстинктивно, как животное, отыскивая самый темный, самый глухой угол парка.