Кодекс Крови. Книга II
Шрифт:
Ох-ох-ох! Твою же мать! Кровь Великая и Комаро! Это же даже не яд, его не выжечь. Если это что-то, заставляющее признаваться во всех грехах, то список моих можно будет закончить не раньше, чем через неделю.
После собственных откровений я буду весело гореть на костре как двоедушник или одержимый, или как их здесь называют. Такой вариант меня не устраивал категорически, а потому я, как хватающийся за соломинку утопающий, обратился за помощью к единственному известному мне человеку, умудрившемуся выжить и не сойти сума при постоянном воздействии
— Тэймэй, помоги мне!
* * *
Этот сучёныш практически сдох, и ничто его не берёт!
Слонов не находил себе места. После укола сыворотки правды, Виноградов ещё какое-то время оставался в сознании, а затем отключился. Причём, отключка эта не была обмороком. Три ведра ледяной воды не вывели его из этого оцепенения. Пришлось вызвать штатного лекаря, который и начал фиксировать общее ухудшение жизненных показателей подопытного. Подозреваемый медленно, но верно превращался в овощ. Сердцебиение уже практически не прослеживалось, дыхание стало поверхностным. Реакции на свет и внешние раздражители отсутствовали напрочь.
— Поздравляю, Ваня, ты доигрался! — устало проговорил Сергей Дурманов, наблюдая, как мечется по кабинету и рвёт на голове волосы его старый товарищ. — Тебе «повезло» найти чуть ли не единственного человека с аллергией на сыворотку правды. Доказательств нет, улик нет, а труп есть!
— Серёж, заткнись, а?! — огрызнулся Слонов. — И без тебя тошно!
— А ты слушай, слушай, Ванечка! В суде тебе и не такое расскажут! — продолжал морально давить Дурманов, — думать надо было до того, как по черепушкам аристократов табуретками стучать!
— Моё чутьё ещё ни разу не ошибалось! — как молитву повторял себе под нос Слонов, — ни разу!
— Так, а толку с этого, если на тебя повесят убийство с превышением должностных полномочий? — продолжал голосом здравого смысла терзать друга Дурманов.
— Я разберусь! Я со всем этим дерьмом разберусь! Нет тела, нет дела! Кажется, так говорят сыскари в уголовных делах? — с лихорадочным блеском глаз воодушевился глава отдела местных нюхачей.
— Ваня, остановись! — предостерегающе поднял руки Дурманов, — что бы ты не задумал, остановись!
Ну уж нет! Почему из-за одного урода его размеренная жизнь должна рассыпаться, как карточный домик? Почему из-за своего дара под суд должен направиться он, Слонов, а не этот… двоедушник и нелегальный подселенец? Нужно просто восстановить справедливость и подчистить за собой следы.
Глава 19
Тэймэй пыталась держать себя в руках, но прикушенная губа, бегающий взгляд и дрожащие руки выдавали её с головой.
«О, Инари, помоги ему! Пусть он не твой последователь, но сейчас только магия иллюзий могла выиграть для него время», — мысленно молилась Тэймэй своей богине.
Получится у него? Сколько он продержится? Выйдет ли вообще затем вернуться
Ответов на все эти вопросы у неё не было. Исчезла даже злость, которая волнами накрывала её, когда иллюзионистка по газетам отслеживала развлечения Комарина. Обещал взять с собой, а сам…
Если быть честной с собой, Тэймэй и не сказать чтобы злилась, скорее, завидовала. После всего пережитого Михаилом на родовой войне парню нужна была разрядка. Мощная, эмоциональная, совершенно неконтролируемая им. Он слишком старался держать всё под контролем. Тэймэй сама планировала устроить ему нечто исключительное, но судьба распорядилась иначе.
Вообще, очень странно было осознавать после почти десятка лет в борделе, что мужчина может руководствоваться не низменными инстинктами и собственными желаниями, а разумом и понятиями чести. Понятия эти не были общепринятыми, но логично и органично вписывались в систему поведения Михаила.
Саму Тэймэй они частенько ставили в тупик, но спустя месяц совместного существования она понимала, что, кроме банального сексуального влечения, испытывает ещё и столько редкое чувство как уважение.
Сейчас, мчась обратно к Подорожниковым, она надеялась, что Светлана сможет помочь, ведь счёт шёл на часы или даже на минуты. Сама Светлана вначале вызывала у неё глухое раздражение и ревность, но после войны Тэймэй изменила своё мнение о девушке.
Сильная, способная идти наперекор традициям и общественному мнению лекарка не побоялась принять решение и прийти на помощь, причём не одна, а с принцессой.
Вот и сейчас, помня об этой дружбе и должности отца Светланы, Тэймэй спешила к Подорожниковым просить о помощи.
Кучер без лишних вопросов выполнил её просьбу, на середине пути к дому развернув экипаж. Лошади неслись галопом по ночным улицам Петербурга, лавируя между редких машин. Карету нещадно трясло, так, что зубы выбивали чечётку, но Тэймэй не обращала на это внимания. Только бы успеть.
Спустя пятнадцать минут, кажущихся бесконечными, карета остановилась у парадного входа в особняк Подорожниковых.
Тэймэй не стала дожидаться, пока кучер откроет дверцу, а торопливо вышла из экипажа. На стук дверным молоточком вышел удивлённый дворецкий. Ещё бы, ведь время близилось к полуночи, а в такое время гостей принимали редко. Ещё более странным было, что азиатская гостья покинула сей гостеприимный дом не далее, как час назад.
Однако же её беспрепятственно впустили в дом, и буквально следом в гостиную спустилась Светлана.
— Тэймэй, что произошло?
Лекарка была в халате, накинутом поверх ночной рубашки, с растрёпанными волосами и тёплых тапочках.
— Михаил в опасности, время идёт на часы, — огорошила иллюзионистка Светлану. — Его похитили и пытают где-то в Адлере.
Светлана побелела и пошатнулась, как от удара, но тут же взяла себя в руки:
— Если это попытка оправдать его загул, то очень жестокая.