Кодекс принца. Антихриста (сборник)

Нотомб Амели

Я глотала все эти гадости молча.

Однако терпению моему пришел конец, когда однажды Христа выдала следующее:

– Твои родители весь вечер не закрывают рта! А мне и словечка не дают вставить. Они меня используют, чтобы привлечь к себе внимание!

Я онемела и лишь минуту спустя нашлась что сказать:

– Возмутительно! Ну ты скажи им, чтоб они помолчали.

– Не придуривайся, Бланш! Сама знаешь, я не могу этого сделать из вежливости. Но будь твои предки поделикатнее, они бы сами поняли, тебе не кажется?

Я не ответила.

Как у нее язык повернулся

сказать мне такую гнусность? И как она не побоялась, что я расскажу маме или папе? Впрочем, они бы мне не поверили, и Христе это было известно.

Итак, Христа презирала своих благодетелей. Я могла бы догадаться об этом и раньше, но ничего не замечала, пока не услышала этих слов. Это открытие прорвало плотину, и моя ненависть выплеснулась наружу.

До сих пор я старалась подавить ее и даже испытывала некоторые угрызения совести. «Все, кроме меня, дружно обожали Христу, так, может, – думала я, – причина этой неприязни во мне самой? Меня гложет зависть, или я плохо разбираюсь в человеческих отношениях, а будь у меня побольше опыта в общении с людьми, меня бы, вероятно, не коробили ее манеры. Просто надо быть терпимее».

Но теперь сомнений не оставалось: Антихриста – редкостная дрянь!

Несмотря ни на что, я любила родителей. Они хорошие люди, и привязанность к Христе только доказывала это. Пусть она не стоила их любви, пусть этому чувству сопутствовало множество человеческих слабостей, но все же это была настоящая любовь. А кто любит, тот спасен.

Христа же спасения не заслуживала. Любила ли она вообще хоть кого-нибудь? Обо мне не стоило и говорить. Долгое время я думала, что она любит моих родителей, но выяснилось, что это вранье. Оставался Детлеф, но, судя по тому, с какой легкостью она обходилась без него, великой страсти она к нему не питала. Толпа университетских приятелей, которых она называла друзьями? Скорее всего, и они были нужны ей, лишь чтобы обеспечивать культ собственной личности.

Было только одно существо, которое она совершенно точно любила: это она сама. И выражала свою любовь весьма откровенно. Уму непостижимо, как она себя расхваливала, причем заводила эту тему некстати, без всякого повода. Например, однажды, когда никто и не думал беседовать о ботанике, она меня спросила:

– Тебе нравятся гортензии?

Я замешкалась от неожиданности, но, подумав и представив себе эти довольно приятные цветы, похожие на красующиеся посреди сада купальные шапочки, ответила:

– Да.

– Я так и знала! – возликовала Христа. – Грубые натуры всегда любят гортензии. А я вот их терпеть не могу! Мне нравится все изящное, утонченное, потому что я сама очень утонченная. У меня буквально аллергия на все неизящное. Из цветов я переношу только орхидеи и каменные розы… Да что я! Ты же наверняка никогда не слыхала о каменных розах!

– Почему же, слыхала…

– Да? Странно. Этот цветок не дается художникам, он – как я. Если бы какой-нибудь художник захотел меня нарисовать, он бы тоже пришел в отчаяние – так трудно передать мою утонченность. Это мой любимый цветок.

Как же может быть иначе, драгоценная Христа, ты же у себя

самая любименькая!

Такого нарочно не придумаешь. Чтоб кто-нибудь буквально сам себя забрасывал цветами! Кстати говоря, если она и похожа на какой-нибудь цветок, так это на нарцисс, символ самолюбования.

Каждый раз, когда Христа произносила эти монологи – по сути, к ним сводился каждый разговор, – я еле сдерживалась, чтобы не расхохотаться. Она же была абсолютно серьезна – ни тени шутки, ни намека на иронию. Какие шутки, когда речь идет о самом сокровенном, о предмете благоговейной страсти, нежной любви – о мадемуазель Христе Билдунг.

В начале знакомства все это казалось мне смешным, и не больше. Я еще верила, что наша барышня хоть кого-то на свете любит. А если человек способен любить других, то в нарциссизме нет особого греха. Но теперь я увидела, что область любви для Антихристы ограничена зеркалом, ее любовь подобна стреле, которую стрелок пускает в самого себя. Стрелия, дальность полета, – меньше некуда. Как можно жить на таком пятачке?

Но это уж Христина забота. У меня была другая – открыть глаза родителям. Затронута их честь: раз у Христы хватает совести говорить о них такие гадости при мне, то как она распоясывается, когда меня рядом нет? Допустить, чтобы мама и папа расточали внимание и ласку девчонке, которая их ни в грош не ставит, я не могла.

В феврале нас на неделю распустили, и Христа поехала домой «попользоваться снежком» – выражение вполне в ее духе, даже из снега ей нужно было извлечь пользу.

Случай был подходящий, я решила действовать.

* * *

Как только Христа уехала, я сказала родителям, что иду на весь следующий день заниматься к друзьям и вернусь только к вечеру, а сама с утра пораньше отправилась на вокзал и купила билет до Мальмеди.

Христиного адреса у меня не было. Но я собиралась отыскать бар, в котором она работала вместе с Детлефом. Уж наверное, в городке с десятком тысяч жителей баров не слишком много. Я захватила с собой одноразовый фотоаппарат.

Чем ближе подъезжал поезд к восточным кантонам, тем больше меня лихорадило. Это путешествие было для меня грандиозным, почти метафизическим событием. Впервые в жизни я по собственному почину отправлялась так далеко, в незнакомое место. Зачарованно разглядывая билет, я вдруг заметила, что последние буквы в слове «Мальмеди» отпечатались бледнее, первые же складывались в зловещее «Маль». Пусть доморощенные психоаналитики думают что хотят, но я не могла не увидеть в этом «Маль» корень латинского слова «малум» – зло. Я ехала в город зла.

Никакого удовольствия то, что я задумала, мне не доставляло. Но сделать это было необходимо. Положение стало просто нестерпимым, пора было навести хоть какие-то справки об Антихристе.

Мальмеди не Брюссель – тут лежал снег. С пьянящей легкостью в душе я пошла от вокзала по городу куда глаза глядят.

Из метафизической моя экспедиция становилась эксцентрической. Я заходила во все питейные заведения, которые попадались мне на пути, подходила к стойке и важно осведомлялась:

– Детлеф не здесь работает?