Кое-что о кошках

Титов Владимир Михайлович

Кошка тихо мяукнула и потерлась головой о ногу.

Я затаил дыхание, боясь шелохнуться. Главное, непрозевать момент прыжка. Может, и удастся увернуться.

Медленно, очень медленно я прикрыл левой рукою горло.

Кошка присела и явно приготовилась прыгнуть.

Я напрягся, ожидая молниеносный бросок. Голова кружйлась. Все тело покрылось холодной испариной.

Лишь бы не прозевать.

Кошка прыгнула неожиданно плавно и невысоко. На колени.

"Растягивает удовольствие, стерва", - мелъкнула мысль.

Нервы

мои сдали. Я резко сбросил кошку с колен, метнулся в сторону.

Но ответный бросок... не последовал!

Сбитая с колен кошка вякнула, ударившись о противоположную стену, упала на пол, вскочила на ноги, испуганно вытаращила глаза, выгнулась дугой, фыркнула ю выскочил а в приоткрытую дверь.

Я обессиленно откинулся спиной на стену. Все тело колотил озноб. Кровь бешено билась в ушах. Я ничего не понимал. Что в самом-то деле произошло? Почему она убежала? Почему не повторила прыжок и не прикончила меня? Что ей стоило расправиться с безоружным человеком? И почему она вообще так странно себя вела: терлась о ногу, мяукала? Она должна была подкрасться незаметно и напасть неожиданно. Страшнее кошки врага у человека нет. Уж кто-кто, а я знал это не со слов.

Нет, здесь что-то нечисто!

Дверь распахнулась на всю ширину, и в комнату вошел старый, сгорбленный мужчина в белом халате.

– Доброе утро, - сказал он по-английски.

– Хелло!
– прохрипел я, с трудом сдерживая дрожь во всем теле. Боль снова вернулась в суставы и грудную клетку.

– Я. подумал, что-то случилось, - проговорил мужчина неуверенно. Кошка вылетела из палаты, как угорелая.

Я нервно засмеялся и закашлялся от смеха и боли.

Огонь в легких разгорелся с дикой силой.

– Случилось, - прохрипел я на английском языке, наконец справившись с кашлем.
– Эта тварь не сочла нужным меня прикончить.

– Ценю юмор, - сказал доктор с усмешкой и присел на стул.
– Даже черный. Если человек шутит, дело не так уж и плохо.

"Ну вот, в юмористы записали", - горько подумал, я.

– Русский?
– спросил доктор, прослушивая меня какими-то допотопными приборами.

– Русский, - ответил я.

Говорить мне было чертовски трудно.

– Как зовут?

– Никита Иванов.

– Не повезло тебе, парень, - прошептал врач.
– Хозяева пещер ненавидят евреев, негров, русских и коммунистов.

– А вы?
– Мое имя Майкл Москун. Я сам пленник.

– Не понял. Объясните.

– Можно и объяснить. Ты что-нибудь о "Храме народов" слышал?

– Кое-что.

– В начале века организация "Храм народов" зафрахтовала несколько космических кораблей и переселила на Марс всех своих членов. Я - один из них: Здесь мы построили поселок и создали коммуну.

– Но ведь Нью-Джонстаун погиб. .

– Да. Поселок погиб. Но многие жители его уцелели. К тому времени мы уже завершали приспособление карстовых пещер под постоянное

жилье. Загерметизирoвали их, построили тамбуры, смонтировали установки, вырабатывающие кислород, соорудили теплицы, животноводческие фермы. Короче, создали вполне нормальные условия для жизни. В момент ракетного удара по поселку сотни коммунаров работали в пещерах. Они не пострадали. Мне удалось выходить и нескольких раненых, доставленных из поселка после нападения.

– Ничего не понимаю, - пробормотал я.
– Что аа метаморфозы: коммуна и вдруг... портрет Адольфа.

– Прежде на том месте висел портрет творца "Храма народов" Джима Джонса. Фашистские ублюдки сожгли его и повесили портрет своего идола.

– Но откуда они взялись? Как попали сюда? Майкл Москун тяжело вздохнул.

– Экипаж корабля, напавшего на Нью-Джонстаун, не погиб. Верно, корабль разбился. Нам удалось подбить его. Но экипаж успел высадиться на шлюпках. Коварством и хитростью неонацисты проникли в пещеры, овладели ими, истребили почти всех мужчин и стариков. Из наших женщин они выбрали себе в жены белых. Наших детей превратили в рабов. Теперь здесь две касты: избранные и мы, рабочий скот. Избранные - это захватчики и их отпрыски. Рабочий скот - это оставшиеся в живых коммунары и их несчастные дети.

– Почему захватчики не убили лично вас, Майкл?

– Меня они долго истязали, но оставили все же в живых. У них не оказалось своего врача.

– Стоило ли ради всего этого удирать на Марс? Могли бы создать коммуну и на Земле, - сказал я, вздохнув.

– Создавали, - горько усмехнулся врач.
– Наши предки. В Гайане. В семидесятых годах прошлого века. Тогда жив еще был святой Джим Джонс. Коммуна называлась Джонстаун.

– И что?

– Скверно вы, молодой человек, историю знаете.

– Землянам сейчас не до истории. Что же произошло с Джонстауном в Гайане?

– Коммуну уничтожили наемники ЦРУ.

– Так, понятно. На Марсе почти все повторилось. Майкл, скажите...

Я не успел договорить.

В коридоре послышались шаги, дверь резко распахнулась, и в комнату ввалились трое детин в эсэсовской форме. Один из них - в офицерском мундире - резко обратился к Майклу Москуну:

– Ожил красный?

– Да, - тихо ответил врач.

– Прекрасно. Будет кого казнить.

Повернувшись ко мне, эсэсовец грубо cпросил:

– Одевайся, комми. Тебя желает видеть наш фюрер.

– Но ему нельзя еще ходить, - возразил Майкл.

– Утащим за ноги, если понадобится, - заржал фашист.

– Позвольте, хоть укол поставлю. Обезболивающий, - взмолился врач.

– Ставь, только быстрее.

Майкл Москун вколол мне какой-то наркотик, достал из тумбочки кувшин с водой, тазик и полотенце, помог умыться и переодеться.

Минут десять меня вели по каким-то узким слабоосвещенным коридорам и лестницам. Ни одна живая душа при этом не повстречалась.