Кофе и Карнавал
Шрифт:
— К слову, — спохватилась я, уже поднимаясь. — Вы перед отъездом говорили, что поможете мне вспомнить алманский…
— Я помню, — кивнул маркиз, подавая мне руку. — С собою у меня есть несколько книг. Мы могли бы их почитать или же просто поговорить по-алмански — полагаю, для того, чтоб скорее вспомнить язык, нужно всего лишь попрактиковаться в нём. Но, к сожалению, завтра я не могу вам помочь в учении; у меня есть важное дело, которое, увы, невозможно отложить. Впрочем, я, кажется, знаю, чем вас занять — и это даже поспособствует изучению алманского, — улыбнулся он вдруг хитро. — Завтра капитан Мерри познакомит вас с семейством Шварц —
Я посмотрела на дядю Рэйвена внимательно — на открытый взгляд поверх зеленоватых очков, на губы, изогнутые в полуулыбке… и вздохнула:
— Сдается мне, с этим знакомством не всё так просто.
— Что вы, драгоценная невеста, — смешно выгнул он брови. — Я забочусь исключительно о вашем досуге.
Перед тем, как вернуться в каюту, я еще немного прогулялась по палубе в сопровождении дяди Рэйвена. Несмотря на поздний час, желающих насладиться морскими пейзажами хватало. Повстречалось нам большое семейство с тремя очаровательными девочками в голубых платьях — судя по говору, это были романцы. Раскланялся с дядей Рэйвеном старичок в сто лет как вышедшем из моды фраке и напоследок что-то пожелал нам по-алмански, улыбаясь. Я не поняла ничего, кроме слов «счастье» и «дом» и в который раз посетовала на свое невежество в отношении иностранных языков. Маркиз, впрочем, пожеланием остался более чем доволен… А уже у лестницы мы заметили небольшую разношерстную компаню: матросы, официанты, женщины из прислуги… Одна высокая и худощавая девушка издали показалась мне знакомой, но хорошенько разглядеть её не удалось — единственную лампу кто-то погасил, стоило нам с маркизом приблизиться.
Но зато разговоры я расслышала прекрасно.
— …да-да, снова еда пропадает. Только я на блюдо выложила утиные грудки, отвернулась за зеленью, чтоб украсить — глядь, двух уже нет!
— …алманка из шестой капитану жаловалась, что, мол, дверь у неё открытой оказалась…
— …а ключи-то, а ключи…
— …а у меня — вы, бабы, цыц! — штаны пропали. Ну вот ей-ей, вывесил их, значит, сушиться…
— …и слезливая жаловалась, что видела в коридоре верзилу в плаще. Всего такого… загадочного!
Мимо компании мы проследовали молча, но после я решилась поинтересоваться у маркиза:
— О ком это они?
— На корабле завелся воришка, — пожал плечами дядя Рэйвен. — Пока ворует по мелочи. Где-то пропало одеяло, где-то — тарелка с пудингом… К слову, пустая тарелка потом нашлась у дверей кухни. Видимо, на «Мартинике» путешествует нелегальный пассажир. Учитывая размеры корабля, не стоит этому удивляться — здесь может тайком разместиться целый отряд. Особенно если есть сообщник среди команды. А люди, естественно, тут же заговорили о призраке… Что ж, моряки — народ суеверный.
Я вежливо посмеялась, но после этого разговора — глупо, конечно — стала с опаской поглядывать в темные коридоры. И, наверно, поэтому померещился мне перед сном неясный силуэт в изножье кровати…
…море похоже на жидкое серебро.
Остов древней каравеллы венчает
Едва касаясь голыми ступнями сияющей воды, я сижу на старинной пушке — наполовину погруженной в воду, проросшей кораллом и морской травой. Небо беззвездно и бездонно, и лишь холодная луна зависла в пустоте, тщетно пытаясь разогнать синеватый мрак. Леди Милдред стоит рядом со мною, в тяжелом платье из красного бархата, и ноги ее по щиколотку погружены в волну, а юбки намокли до середины. Из трубки течет белесый дым и льнет к остову корабля.
— Как ты думаешь, милая Гинни, смерть — это благо?
Я наклоняюсь и погружаю руку в соленую воду. Исцарапанную кожу немного щиплет. Вскоре пальцы натыкаются на что-то гладкое на скале.
Человеческий череп.
В лунном свете кость становится ещё белее, чем она есть. Это неприятно видеть, и я подманиваю ближе красноватый огонек. Он не сделает кость живее, но подарит ей призрачное тепло.
— Думаю, что смерть — это неизбежность.
В пустых глазницах свернулась чернота.
— Не всегда… — Милдред покачивает трубкой, стряхивая густой дым в волну. — Люди на этом корабле были пиратами, Гинни. Тридцать человек — тридцать отчаянных убийц. Два дня они преследовали судно, на котором ехали в Колонь те, кому не нашлось места в Старом свете. Не одинокие путешественники, но семьи, ищущие землю, где можно пустить корни. Эти странники не были богаты; догони каравелла их лёгкое суденышко — и поживы пиратам бы не нашлось. И тогда в ярости они уничтожили бы всех — и женщин, и детей. Но море отчего-то решило иначе; начался шторм, а потом на пути пиратского корабля из глубин вдруг поднялся риф. Никто не выжил — ни один из тридцати убийц, чья кровь была черна, как сажа. Как ты думаешь, Гинни, благо ли это?
Череп в моей руке вдруг становится тяжелым, словно бронзовый шар, выворачивается — и падает в море, не порождая ни кругов на воде, ни брызг, ни пены.
— Это судьба. Наверно… Кто знает, какие люди плыли в Колонь на том корабле? Были ли среди них убийцы? Зачинатели новых войн? Или те, кто принес потом стране мир и процветание, и потому судьба хранила их?
Я наклоняюсь и вглядываюсь в темную глубину; череп медленно опускается в бездну, и красноватый огонек, пронзая толщу воды, летит за ним — по долгой, долгой спирали.
Бабушка улыбается беззвёздному небу.
— Кто знает… На том корабле мы с Фредериком совершали свое первое в жизни путешествие. На том корабле был тот, кто потом убил моего сына…
Я поворачиваюсь так резко, что теряю равновесие.
Море принимает меня ласково и жадно.
Последнее, что различают мои глаза, пока грудь наполняется горькой влагой — белое, словно кость, лицо Милдред.