Шрифт:
1
Промокнуть в снегу – милое дело, когда ботинкам семь лет, пальто куплено в секонд-хенде, а вместо шапки на голове – собственная шевелюра. Но еще милее в таком непрезентабельном виде, не стесняясь, зайти в первое попавшееся кафе на самой дорогой улице Москвы. И сидеть у окна, выходящего сразу на две улочки – на улицу Министров и улицу их любовниц. Заказать кофе, вспомнить театральную студию и «быть в роли». Ну, скажем, в роли всемирно неизвестного писателя!
Вытаскивай перьевую ручку, самодельный блокнот, электронную – черт бы побрал ваши законы! – сигарету
Официант не тронет ни тебя, ни твоего бардака. Принесут кофе, отодвинешь блокнот, сунешь ручку за ухо (только обязательно надень колпачок, а то чернила окажутся на виске, а струйка писательской чернильной крови тебя не украсит, да и отмывать придется с пемзой) – и почувствуй себя Джоанн Роулинг!
Так бы и текла моя жизнь в семилетних ботинках, с ручкой и самодельным блокнотом, в странном городе Москва, если бы не веселый декабрь, когда рубль расшибся, нефть стала дешевле водки, а водку заменили на вискарь.
Кафе было закрыто, ноги – мокрые, а ботинкам в грядущем феврале будет восемь лет. Что же, пришлось ткнуться лбом в любимое окно, закрыть глаза и собраться с силами.
Окно было грязным, фонарики горели только в спину, а стекло – по дурацкой своей привычке стало зеркальным. И отразило одновременно – улицу Министров и улицу их любовниц. Собрались, развернулись, открыли глаза – пошли!
Треснуло, грохнуло и вцепилось в плечи. Стоим – два идиота. Держусь за лоб. Держится за очки, которые – это больно, знаю! – впечатались от удара в переносицу. Как он ухитрился при своем росте?
– Sorry! – вырывается непроизвольно. Не потому, что англичанка, а потому что это мой психический изъян – когда напортачу, то притворяюсь, что нерусская.
– Sorry! – отвечают мне почти два метра незнакомого дядьки. Судя по произношению, он явно англичанкин сын.
– Но как вы умудрились впечататься? Вы же выше!
Он улыбается в тридцать два роскошных зуба и понимает. Эти серые глазища врать не могут – понимает!
Комочек московского снега – мне на лоб. Комочек московского – ему на нос. Стоим, остываем. Два метра и порода не наша. И пальто слишком у него легкое, и ботиночки слишком чистые, и шапки нет, и…кудряшки, кудряшки, кудряшки!!! Глаза зеленые! Нет, голубые! Нет, зеленые, а, стоп, стоп, стоп, эх, поздно…
– Наклонился узнать, может, тебе плохо стало? – я его понимаю, говорит он по-русски! И голос приятный, и глаза добрые. Пропаду я, прямо сейчас.
– Спасибо, конечно, но теперь обоим плохо. Больно?
– Нет. – Врет джентльмен.
Почему я сразу решила, что он англичанин? Англичан я хорошо знаю – года два на британских сериалах. Одно «Аббатство Даунтон» чего стоит, там даже кофейники породистые, не то что персонажи. Вот куда меня несет? А вдруг он из Киргизии приехал, на практику? Или с Караганды? Или из Обнинска?
– Знаю, что больно, сама очки носила. Пойдемте, кофейком угощу. Правда, именно
И мы побрели по самой дорогой улочке Москвы. Бросили подтаявшие снежки, подтянули сумки/рюкзаки.
Смешной оказался Потеряшка – и не высокий, как показалось. И не сильно иностранный, видала таких персонажей – худ, красив, умеет одеваться, следит за собой – катастрофа для сослуживиц, фатально женат и никакого удовольствия, кроме созерцания этих неполных двух метров, грез в подушку…стоп, понесли лихие кони!
– Как долетели?
– Куда?
– В кэпитол оф Грейт Бриттн! В Москву, конечно.
– В какую Москву?
– В нашу.
И тогда он встал посреди улицы, снял очки, моргнул пару раз и ему стало нехорошо. Зашатался. Пришлось вцепиться в его рукав, подтащить к лавочке и даже похлопать по аккуратно выбритым щекам.
– Я в Москве? – изумленно спросил он.
– Нет, блин, в Лондоне!
– Но я только что был в Лондоне!
Что же мне с тобой делать, англичанкин сын? Стоишь, моргаешь огромными серыми глазищами, прижимаешь к переносице очередной снежок – болит, конечно, когда очки впечатались от удара в косточку. Для начала – одет он не по-нашему. Заматываю шарф потуже, застегиваю тонкое пальтишко на все пуговицы. И беру за руку. Как ребенка.
– Послушайте. Сейчас мы пойдем греться. Попьем кофе. Подумаем.
Он кивает, снежок тает и течет по его симпатичным морщинкам. Оглядываю снег вокруг – вдруг что забыли? Точно, лежит на снегу перчатка. Кожаная, синяя. Наверное, из кармана выпала. Подобрали, взяли за руку Потеряшку и пошли. Вверх-вниз, наискосок и на Кузнецкий мост. У затянувшейся стройки-перестройки «Детского мира» – кафешка.
Выглядит не ахти, зато здесь тепло и есть кофе. Для начала веду своего раненого в туалет. Он здесь общий, узкая берлога, раковина под зеркалом. Включаю воду, смываю с пострадавшего не очень полезную воду московского снега. Нос чуть припух, переносица вроде цела. Но мой раненый слегка гундит – все-таки сильно ударились.
– Я сейчас выйду. Жду наверху. – указываю на дверь кабинки. Он кивает.
У стойки беру два больших кофе. И сахара побольше, благо, тут можно. Длинный мой лондонец появляется, видит меня и шагает напрямик. Наступает кому-то на ногу. Получает крепкий русский сленг. Вздрагивает и быстрее спешит к нашему столику. Ну, не совсем столику. Свободна была только угловая композиция – подоконник и креслице. На подоконнике сижу я, рядом стоят две дымящихся кружки. В креслице падает Потеряшка.
Кофе ему нравится. Пьет, розовеет и явно отогревается. Наконец, можно перевести дух.
– Давайте по порядку. Как вас зовут?
– Джованни Капуцин.
– Очень приятно. А меня – Северка.
– Северка? Как красиво!
– Речка такая. В честь речки назвали.
– Речка! И это красиво!
Улыбается в тридцать зубов. Нос болит, наверное, зверски, а он улыбается!
– Ну, теперь давай разбираться. Где ты был до того, как я тебе в нос попала?
Он прыскает. И я тоже. Потому что звучит по-идиотски.