Кофеманка
Шрифт:
Она была ураганной смесью взбалмошности Скарлетт О’Хара, прирожденного интриганства Маргариты Валуа, красоты Элизабет Тейлор и сексапильности Моники Белуччи (или наоборот:). Я любила и оберегала ее, как своего ребенка Розмари. Думаю, что и она любила меня больше, чем любого из своих бесконечных любовников и мужей. Мы знали друг о друге практически все. Мы были alter ego друг друга, в каком-то смысле одна хотела быть другой, и наоборот.
Тогда мне не хватало ее сексуальности, я еще не раскрыла ее в себе, ее беспринципности, циничности, даже вероломности. Ей – моей зрелости, образованности, интеллигентности, воспитанности, утонченности.
За три года этой
Она умела рисовать несбыточные картины будущего, элегантно затягиваясь сигаретой, говорила: «Когда-нибудь, когда нам с тобой станут не нужны мужчины, мы уедем к морю. Купим дом. Иногда к нам будут приезжать наши дети и внуки. На нас будут красивые платья, гремящие браслеты по локоть на уже дряхлых, морщинистых руках, большие перстни на костлявых пальцах и обязательно шляпы с огромными полями. Мы будем все также сидеть на террасе, пить лучшее в мире вино, вспоминать всех наших любовников и держаться за руки…»
Однажды я решительно назначила ее «бывшей», но не потому что она предала (вернее, я не позволяла себе так думать), просто я больше не могла с ней оставаться, я устала от всех этих страстей и эмоциональных ветров/качелей ее жизни, я тихо разлюбила и оставила ее…
Я попросила, подругу и ее второго мужа, сдать кровь для моей умирающей матери… она отказала, сказав, что у нее критические дни и вообще давление… Это стало критическими днями моей любви к ней… Потом были ее звонки, и одно очень страстное, как только она умела, сообщение, но все это уже не имело никакого значения. Кончено, так кончено. Тогда я умела расставаться, крепко закрыв дверь любых умерших отношений.
Как-то один человек мне сказал: «Ты слишком категорична, уходя громко хлопаешь дверью. А надо всегда оставлять ее чуть приоткрытой, чтобы при необходимости в нее всегда можно было войти».
Но, я считала, что уж, если жечь мосты, то дотла:)
А как поступаете вы: сжигаете или оставляете переправы?:)
Глава 9. Корсиканец
Жертве всегда хорошо.
Даже если она жалуется.
Потому что ей нравится быть жертвой.
Почему-то мне вспомнился Шекспир: «Нет повести печальнее на свете, чем повесть о…». Вернее, вспомнила каждый раз, когда ко мне «приходил» клиент с разводом. Грустнее зрелища женщины, которой изменил любимый муж, бывает только мужчина, которому изменила жена. Уж сколько я их перевидала за свои кофе-пития. Львов, Козерогов, Овнов, Тельцов с глазами избитых тигров. Все эти ужасы, алименты, шантаж детьми, молодые мускулистые альфонсы-любовники, каждая история, как под TV-копирку, но у каждого оставленного своя боль. Чаще всего так кидают хороших карьерных ребят, например, Эдгара – лучшего барбера Москвы, которого знает каждая стильная мужская особь города, или Андрея, отвечающего в Microsoft Corporation за безопасность национальных ИТ-систем:) Футболиста Колю, но тут сложнее, сам бабник еще тот, именно от него я услышала фразу, от которой меня передернуло: «У меня женщин было не как грязи, а как микробов, она (жена) мне изменила с этим ничтожеством с животом». Тогда я чуть ли не впервые непрофессионально подумала: ну, и правильно сделала…
Я всегда умела слушать, в школе научилась записывать в дневники, то что мне говорили, в университете – анализировать, на работе – помогать. Но, с грустью стала осознавать, что с каждым разом мне это делать сложнее и сложнее. Я все больше начала понимать шутки психологов: у нас не депрессия,
Скучаешь не по городам, а по тому, как они тебя обнимали. Скучаешь не по мужчинам, а по тому, как они тебя любили. А любили меня всегда хорошо, щедро, страстно, почти всегда с красивыми подарками:) Если не могли дарить подарки, еще больше дарили себя.
Когда я грущу, я не только слушаю Sade, я еще танцую или пишу свои эссе.
Когда-то я написала:
«Несколько месяцев назад, еще на карантине, он сломил/увлек ее своим мужским напором, скорее даже напугал. Настолько, что она поставила все на жесткую паузу, сказав не просто «стоп», а «прощай».
Мало ли на свете ебанутых…) Но, только такие и не отступают:) И какого же было ее удивление и понимание, что хорошие мужчины – те же дети в душе, также ранимы. Чем больше он увлекался ей, тем больше менялся и открывался. Даже удивительно, как из пошловатого красавчика бабника-повесы вдруг начало прорезаться, а вернее искренне показываться, не просто человеческое, а глубокое и трогательное. Внутри него шел сложный процесс «очищения»: мускульная/мускульная броня дала трещину и стало отшелушиваться все напускное, псевдо-брутальное. Оказалось, что для его неотразимой внешности, он действительно давно не был на романтических свиданиях, по большому счету забыл, как это делается, а самое главное зачем. На их первом «настоящем» свидании, он нервничал больше, чем она. За этим было забавно наблюдать, но она не подавала виду:) Все это было, конечно, прекрасно и в целом ей льстило, что она опять подвинула или растопила замерший пласт очередной мужской души, но… что дальше с этим делать? Это же надо снова выходить замуж, а она этого явно не планировала…»
Или:
«О, если бы эти цветы умели говорить, какую историю любви, вернее борьбы, они могли бы рассказать:) Они встретились почти год назад всего лишь на час. Один час, который изменил их жизни. Потом Ковид неожиданно разделил их на страны. Все это время они переписывались и созванивались, чего только не наговорили друг другу за это время, что только не узнали друг о друге. Иногда расстояние – лучшая откровенность. А он любил поговорить о себе любимом:)
Она сбилась со счета сколько раз блокировала его, и получала цветы от него. Но, при этом была настолько не готова впустить его в свою жизнь, что дала адрес дочери для доставки букетов:) Ей это тоже поднадоело и она шутила: «Мать, уймись»:) После очередной блокировки, когда он писал или звонил с нового номера, она говорила:
– Опять ты:) Изыди, нечистая:) Зачем?:)
И он, на своем неидеальном, но каком-то чеховском русском, отвечал:
– Потому что я чувствую тоску между нами…
Она умирала от его бархатного, низкого голоса с акцентом. Самое мягкое, что он ей говорил в сердцах:
– Моя любимая врединааааа.
– Да, вредина, которая тебе не по зубам.
Самое жесткое:
– Ты больная на всю голову,
На что тут же получал в ответ:
– Не смей со мной так разговаривать!
Он извинялся, и сразу затихал, на время:) Когда ее совсем несло, она писала: «Ты ищешь легкой победы там, где ее, в принципе, быть не может. Да, получается, что в истории с тобой я «мужчина», к моему большому сожалению. Я умею отвечать за свои слова и поступки. И «корсиканцем» надо было называть меня, а не тебя».
Правда всегда отличается от вымысла. Или не всегда?
Глава 10. Гори-гори ясно
Горит – прекрасно, перегорит – сдунешь пепел и дальше живешь. ©