Когда Алиса упала
Шрифт:
Лайонел в ответ попытался по-доброму успокоить меня. Алиса ответила честно:
Здесь. 25 мая.
Я ничего плохого не сделала. Возвращайся домой.
Алиса
И еще… мне не жаль. По поводу Бенджа.
Колонны роз на стене спальни расплываются, превращаются в белую кожу Алисы, фиолетово-коричневые синяки, спутанные от крови волосы,
Она не страдала.
Страдала. Конечно, страдала. Всю жизнь.
Я задыхаюсь и подскакиваю. Сдерживаю стон и наклоняюсь вперед, прижав локти к бедрам. Я хочу выползти из своей кожи, подальше от этого обжигающего чувства вины. Я бросила ее здесь, когда мне нужно было ехать домой.
Кто-то тихонько стучит в дверь, поворачивается ручка. В образовавшуюся щель просовывается башмачок. Я поспешно заворачиваюсь в шаль, лежавшую в изножье кровати. Тоби проскальзывает в комнату.
– Не входи, пока тебе не ответят.
Он дергает шов на кармане штанов, потом оставляет его в покое и вытирает нос пальцем.
– Ты меня слышал?
– Да, мэм. Нужно дождаться ответа и только потом входить.
Тоби оглядывает комнатку, задерживает взгляд на круглых часах на каминной полке. Показывает на них, рассматривает черные стрелки с завитками, выпуклый циферблат, позолоченные цифры.
– Восемь и шесть, – говорит он.
– Да. Восемь тридцать.
Значит, я спала. Небо окрасилось в оранжево-серый цвет.
– Ты пропустила ужин.
– Да.
– А мы пудинг с изюмом ели.
Он чешет под подбородком. Под ногтями у него грязь.
– Чего тебе, Тоби?
Он качает головой, поднимает что-то с пола коридора и возвращается в комнату. Корчит гримасу, схватив поднос за уголки, чтобы не опрокинуть миску в центре. Ложка скользит к краешку подноса.
– Дай мне.
Я встаю с постели, беру поднос и ставлю его на стол. Бульон еле теплый, пар не поднимается, жиринка плывет по поверхности, прилипает к бортику миски.
– Любишь бульон? – спрашиваю я.
Он втягивает подбородок в шею и качает головой.
– Значит, у нас много общего.
– Мама говорит, он укрепляет.
Он зовет Кэти «мамой» – думаю, от него этого ждут. Но ведь прошло только три года. Когда Лидия утонула, ему было пять. По-моему, достаточно большой, чтобы помнить ее. Должен ли пройти какой-то определенный срок, прежде чем звание матери перейдет от одной женщины к другой? Может быть, сначала появляется слово, а потом уже любовь, потому что сейчас между ними двумя я особой любви не вижу.
Я морщусь от запаха бульона. Открываю оконную задвижку. Вылью бульон за окно, когда все лягут спать.
– Можешь передать своей… Кэти… мои благодарности.
Тоби переступает с ноги на ногу. Хмурится и моргает. У него такие длинные ресницы.
– Где Алиса?
– Ее больше нет.
– Но она же вернулась домой.
Я присаживаюсь на корточки и касаюсь его плеча.
– Ах, Тоби. Алиса… Она не вернется.
– Но я видел ее.
Он сглатывает. Его глаза расширяются, зрачки сужаются до черных точек.
Он спрашивает:
– Кто же теперь будет отгонять Плохих?
Двенадцатилетняя Алиса, как цапля, балансирует на одной ноге и, не оборачиваясь, ковыряет пальцем краску и штукатурку в углу.
Они здесь, сказала она тогда, прямо за окном.
Там ничего нет. Прошу тебя, Алиса, спускайся. Спускайся, а то мама проснется…
– Никаких Плохих нет, Тоби.
– Нет, есть.
Он показывает на окно, теперь оно плоское и темное, только отблески газового света из коридора отражаются в стекле.
– Они там. Вот почему она спала в теплице. Она нас охраняла.
Алиса верила, что в пруду живут ночные чудовища – демоны с Теснины, узкой части пруда, где он изгибался, скрываясь из вида. Она рисовала этих чудовищ на полях тетрадок. Будто проволочные, крылья скрепляли самые разные перья: белые совиные, черные перья утки-морянки, изумрудные – кряквы. Шесть красных ножек, как у жука, но с когтем на каждой, тело стрекозы с хвостом лошади, восемь глаз, подобных сотам.
В детстве нам не разрешали туда ходить. Пруд глубокий, можно внезапно соскользнуть с края, а камни такие гладкие, что руками и ногами за них не зацепишься. Алиса рисовала, как Плохие каждую ночь натирают камни песком, прячутся в кувшинках у самой глубокой ямы, поджидая, пока какой-нибудь несчастный не поскользнется.
Сын Элджина Миллера – 1812 год, 10 лет
Марджори и Хестер Бикфорд – 1834 год, 8 и 10 лет
Израэль Фоли – 1737 год (?), 72 года, возможно, был пьян
Мэйхью Гринлиф – 1788 год, колесник
И другие имена, аккуратно выведенные чернилами на задней стенке ее шкафа таким мелким почерком, что пополняла она свой список мертвых с помощью лупы. Теперь этот шкаф стоит в комнате Тоби. Все имена, которые она выдумала или переписала с камней на городском кладбище, теперь прикрыты бумагой и клеем.
Стивен Лэнг – 1854 год, 24 года, жених дочери Тимоти Лэмпри
Милдред Ларкин – 1855 год
Тереза Мессер – 1855 год
В то лето умерла мама, изнуренная мучительной болью. В то лето Алисе исполнилось четырнадцать, и она вдруг отказалась разговаривать.
Лидия Сноу – 1862 год
Я не смогла приехать на похороны. «Мы завязли в войне, – написала я, – Алиса поможет мальчику, а я – Союзу».