Когда бог был кроликом
Шрифт:
— И она ее все еще любит? — спросила я.
— Кто знает, — вздохнул брат.
~
— Доброе утро. — Сказала Нэнси и открыла глаза навстречу тусклому ноябрьскому дню.
— Привет, — отомкнулась я.
— Что случилось? — Она перевернулась под одеялом, чтобы видеть мое лицо.
— Сегодня будет прослушивание, — тихо сказала я, закручивая вокруг головы красно-синий школьный галстук.
— Какое прослушивание? — Нэнси быстро села в кровати.
— Для рождественского спектакля.
— Я
— Я и не хотела, меня Дженни Пенни уговорила.
— И кого ты хочешь играть?
— Марию, Иосифа… В общем, какую-нибудь главную роль.
(Исключая, пожалуй, Младенца Христа: во-первых, это была роль без слов, а во-вторых, я подозревала, что еще не прощена за предположение, что Христос родился по ошибке.)
— А что надо делать на прослушивании? — продолжала расспрашивать Нэнси.
— Да ничего, просто стоять.
— И все?
— Все, — уверенно сказала я.
— Это точно?
— Точно. Дженни Пенни так сказала. Она говорит, что если талант есть, то они и так увидят, а на мне талант написан.
— Ну тогда хорошо. Удачи тебе, ангелочек. — Она наклонилась к тумбочке и выдвинула ящик. — Вот, возьми, мне они всегда помогают. По ним сразу узнаешь звезду.
Я быстро дошла до конца дороги, где густо разрослась большая зеленая изгородь: здесь мы всегда встречались с Дженни Пенни, чтобы вместе идти в школу; у нее дома мы не встречались никогда: там были какие-то сложности, связанные с новым кавалером ее мамы. Вообще-то Дженни, по ее словам, нормально с ним ладила, но только в присутствии мамы. Проблема в том, что ее мама далеко не всегда присутствовала: она часто уходила на похороны, это было ее новое хобби. Я считала, что ей просто нравится плакать.
— Плакать, смеяться… На самом деле это ведь одно и то же, — заметила Дженни Пенни.
Я так не думала, но спорить не стала. Уже тогда я понимала, что ее мир очень отличается от моего.
Я обернулась и увидела бегущую ко мне Дженни Пенни; с пухлой верхней губы свисала блестящая ниточка слюны.
— Извини, что опоздала, — выдохнула она.
Она всегда опаздывала, потому что никак не могла справиться с волосами.
— Ничего. Неважно.
— Красивые очки, — похвалила она. — Нэнси дала?
— Ага, — гордо ответила я. — Она надевает их на премьеры.
— Я так и подумала.
— Они мне не велики? — тревожно спросила я.
— Нет, нормально. Но они очень темные. Ты хоть что-нибудь видишь?
— Конечно вижу, — соврала я и едва не налетела на фонарный столб, но при этом все-таки наступила на собачью кучку, пристроившуюся у его основания. Она намертво пристала к подошве и тут же начала вонять.
— Откуда вонь? — закрутила головой Дженни.
— Зима кончается, — вздохнула я, взяла ее за руку, и мы вместе шагнули в знакомые чугунные ворота.
Теперь, оглядываясь назад, я думаю, что, наверное, лучше было бы снять очки во время прослушивания; в них я ковыляла по школьному коридору, спотыкаясь, как древний пророк.
— С тобой точно все в порядке? — спросил староста и взял меня за руку, чтобы безопасно довести до дверей.
— В полном, — ответила я, наступив ему на ногу.
Большие двери распахнулись,
— Ну как? — нетерпеливо спросила я.
— Отлично! — Она выставила вверх сразу два больших пальца.
— Какую роль тебе дали?
— Осьминога. Без слов. То, что я хотела!
— А разве там есть роль осьминога? — удивилась я.
— Нет, — объяснила Дженни. — Они хотели, чтобы я играла верблюда. Но раз там были все животные по паре, значит, должен быть и осьминог.
— Нет, это в Ноевом ковчеге все были по паре.
— Какая разница? Тоже ведь Библия. Никто и не заметит разницы.
— Наверное, да, — решила я поддержать подругу.
— Я сама сошью себе костюм, — заявила Дженни, и я вдруг занервничала.
Я зашла в большой зал и с трудом разглядела пятерых сидящих за длинным столом людей. Лишь одно лицо выступало из темноты явственно, как лик всевидящего бога Гора: лицо моей старой учительницы мисс Грогни. Она утверждала, что рождественская пьеса — это ее «дитя», и хвасталась, что написала ее сама, совершенно забывая упомянуть при этом Луку и Матфея.
— Элеонор Мод? — спросил мужской голос.
— Да, — подтвердила я.
— Ты здорова?
— Да.
— И с глазами все в порядке?
— Да. — Я нервно поправила съехавшую набок оправу.
— Не дергайся! — взвизгнула мисс Грогни, и я удивилась, что она не добавила «богохульница».
— Что ты нам прочитаешь? — спросил мужчина.
— Что?
— Что ты подготовила для прослушивания? — осведомилась мисс Грогни.
Я не подготовила ничего, и меня неудержимо охватывала паника.
— Ну? — не унималась мисс Грогни. — Не тяни.
Я медленно шагнула к краю сцены.
В голове метались странные, разрозненные, ничего не значащие слова, и наконец некоторые из них сложились в единое целое и я узнала знакомый ритм. Всего его я не помнила, но это был любимый монолог Нэнси, и она повторяла его часто, как молитву. Сама я и половины из него не понимала, но надеялась, что комиссия поймет, поэтому откашлялась и объявила:
— Это из фильма «Завет» [5] , героиню зовут Джеки. Я готова.
— Начинай, — скомандовала мисс Грогни.
Я глубоко вздохнула и раскинула руки:
— Знаю, что ты не заплатишь ни за туфли, ни за платье. А как насчет аборта, черт тебя подери?! Может, дашь денег хоть на бутылку джина?
— Хватит! — завопила мисс Грогни и направит на меня негнущийся палец. — Ты… замолчи немедленно!
Я стояла в почти полной, добровольно возложенной на себя темноте и слушала, как, сблизив головы, перешептываются члены комиссии. До меня долетали только отдельные слова: «интересно» и «хорошая мысль», но я так и не услышала долгожданных «Мария» или «Иосиф».
5
Фильм «Завет» вышел в самом начале того, 1975 года и на какое-то время стал культовым, главным образом благодаря крайне откровенной сексуальной сцене в часовне. Поставил фильм режиссер Б. Б. Бэроул — молодой человек, созданный для славы, но предпочетший наркотики. — Прим. автора.