Шрифт:
Казменко Сергей
КОГДА БОГИ СПЯТ
Наверное, я должен записать, как все это случилось.
Теперь я просто обязан это сделать, иначе то открытие, которое совершил профессор Ранкор, может погибнуть в безвестности, и тогда вряд ли останется у людей хоть какой-то шанс уцелеть в этом изменчивом и зыбком мире.
Впрочем, я не уверен, нет, не уверен, что решусь обнародовать эти свои записки. Даже сейчас, даже после всего, что произошло. Возможно, после моей смерти... Да, конечно, я не имею права унести эту тайну в могилу. Но, пока я жив - вряд ли.
Потому что ниже мне придется признаться в совершении проступка, несовместимого со званием ученого, и для меня невыносима сама мысль о том, что коллеги могут изгнать меня за это признание из своего сообщества.
Сейчас глубокая ночь. Я только что вернулся из обсерватории - звезда Ранкора ушла за горизонт, а остальные объекты сейчас мало кого интересуют. Хотя я мог бы подсказать участки неба, куда следовало бы направить телескопы, чтобы зафиксировать возможное начало еще более примечательных процессов. Но я предпочитаю молчать - у меня есть заботы поважнее, чем предсказывать грядущие открытия. Тем более, что открытия эти мало кого обрадуют. И я не должен привлекать к своей персоне повышенного внимания. По крайней мере, пока. Ведь мне прежде всего надо закончить эти записки и обязательно размножить их, и успеть разослать по разным адресам, где - в этом я не сомневаюсь - они будут в полной сохранности лежать вплоть до моего указания или же до моей смерти.
Я пишу о собственной смерти так спокойно - а ведь еще год назад она казалась чем-то далеким, о чем не стоило пока беспокоиться. Но год назад и профессор наверняка не думал о возможности своей кончины. И тем не менее...
Да, год назад мир был совсем иным.
Городок у нас тихий и спокойный. Через него не проходят крупные магистрали, здесь нет промышленности или добычи каких-то ископаемых. Только Университет - и все, с ним связанное. Обсерватория на горе Леммард да богатая библиотека - вот то, чем выделяется наш городок из нескольких десятков подобных центров мира. Есть библиотеки гораздо более богатые. Есть обсерватории с гораздо лучшим оборудованием - и все же мы можем гордиться и тем, и другим. Особенно после установки пять лет назад нового рефлектора - он уже успел внести вклад в науку. Одно открытие звезды Ранкора чего стоит.
Хотя, если честно, звездой Ранкора мир обязан не нашему новому рефлектору.
Мое поступление в Университет и назначение профессора Ранкора главой кафедры теоретической астрофизики совпали по времени. В свое время, когда я выдвинулся в число лучших его учеников, мне показалось это знаменательным. Диплом я защитил с блеском, и профессор предложил мне остаться работать под его руководством. В том, что такое предложение последует, я, в общем, не сомневался - и все же помню, что был польщен. И сразу же целиком отдался работе.
Правда, не только потому, что так уж увлекся поставленной задачей. Были и другие причины, долгое время казавшиеся мне совсем не связанными с основными моими занятиями. Но теперь, анализируя все случившееся со мной, я прихожу к убеждению, что связь эта скорее всего была. Наверное, Регина что-то предчувствовала - женское сердце всегда считалось гораздо более чувствительным, чем мужское. И ее поведение перед нашим разрывом, ее упорное нежелание оставаться в этом городе я теперь не решился бы назвать бессмысленным капризом. И наверняка не было оно связано с какими-то эпизодами в ее жизни, которые она хотела бы от меня скрыть - а ведь тогда я не сомневался, что в этом состоит основная причина всех ее капризов. Но теперь не сомневаюсь в обратном - она предчувствовала, что мне нельзя здесь оставаться, что та ущербность моего душевного
Хотя, если разобраться, такая ущербность опасна в любой работе.
Но в общем, чего было, того уже не изменишь. И я даже не знаю, где она живет теперь и что с ней сталось. Правда, я не встречал публикаций под ее фамилией - но это ничего не значит. Не думаю, что она оставила работу скорее, вышла замуж.
А я постарался поскорее забыть обо всем - и целиком отдался науке. Фактически, наш разрыв лишь подтолкнул то, что она стремилась, пусть и неосознанно, предотвратить. Лишь подтолкнул. Я забросил все, кроме работы, и всего за два года стал первым среди учеников профессора Ранкора, опубликовав - в соавторстве с ним и самостоятельно - порядка десятка работ, развивающих новый подход в теории устойчивости звездных оболочек. Постепенно, по мере продвижения работы, не только я, но и сам профессор пришли к убеждению, что мы стоим на пороге значительного открытия в теоретической астрофизике, которое позволит объяснить множество доселе непонятных экспериментальных данных. Ведь результаты, полученные в последние два-три года перед этим с помощью, космической обсерватории "Стеллар", противоречили прежним теоретическим представлениям - а мои построения были близки к тому, чтобы объяснить их в рамках вполне законченной теории. И, значит, дать новые предсказания.
Тогда казалось, что цель совсем рядом. Но на деле она была еще ближе, чем я думал.
А споткнулся я на сущем, как мне тогда показалось, пустяке. На такой мелочи, что просто дрожь пробирает. На одном интеграле. Интеграл, правда, был действительно заковыристый. Провозившись с ним дня три и совершенно потеряв терпение - просто потому, что не ожидал такой вот неожиданной подножки, когда, казалось, решение совсем рядом, и все катилось к успешному завершению работы - я попытался подсунуть его кое-кому из коллег, и даже самому профессору, но никто из них не нашел новых, еще не испробованных мною подходов, и в итоге я остался с общей рекомендацией подсчитать его численно, на компьютере. Чтобы дать такой совет особого интеллекта не требуется. Только дело в том, что далеко не все задачи компьютеру подвластны - специалисты, занимающиеся проблемами вычислимости, меня поймут. И уже после первых же пробных расчетов я пришел к убеждению, что данный интеграл относится как раз к разряду невычислимых, то есть таких, для которых время их вычисления при повышении точности результата, скажем, в два раза возрастает в большее количество раз. Необходимое мне значение точности численного интегрирования оказывалось поэтому недостижимым в принципе. Нет, этот интеграл требовалось взять аналитически, это был единственный реальный путь. И именно на этом пути я и совершил роковую ошибку.
Я положил этот интеграл равным две трети пи.
Не потому, что имел для этого хоть какие-то реальные основания.
Нет - просто потому, что такой результат идеальным образом вписывался в построенную мной теорию. И мне показалось, что я имею право пойти здесь на подлог - а это был именно подлог, ведь ни в одной из своих публикаций я не решился сослаться на произвольность этого предположения. Я находил себе оправдание в том, что Вселенная должна быть устроена разумным образом, должна описываться законченными и внутренне непротиворечивыми теориями, а потому сама логика вещей подсказывает, что злосчастный интеграл должен иметь именно такую, необходимую мне величину.
Позже, когда мы уже вдвоем с профессором Ранкором занялись снова этим интегралом, пытаясь понять, что же произошло с нашим миром, мы выяснили удивительную вещь - он принадлежал, оказывается, к обширному классу так называемых интегралов Лаггера, которые, как было доказано, не имеют определенной величины - я не специалист в области анализа, и так и не понял всей глубины заключенной в этом математической премудрости. Для меня важно, что, формально я имел право присвоить этому интегралу именно такую величину - я же не мог предвидеть последствий своего шага.