Когда человека не было

Ангелов Димитр

Таким образом, момент краткого просветления был погребен под господствующими в его природе инстинктами, и чунг позабыл о своем случайном открытии. Он научился только быть еще бдительнее и осторожнее, спускаясь на землю.

Между тем пома поправлялась и выздоравливала, но ее выздоровление шло очень, очень медленно. О лазанье по деревьям нечего было и думать. Пальцы на раздавленной лапе не могли сжиматься и оставались более или менее одеревенелыми. Она пользовалась исключительно пальцами другой лапы как для хватания плодов, так и для опоры при ходьбе. Одна задняя лапа была вовсе неподвижна вследствие глубоко разорванных мускулов, а рубцы на плече и груди затрудняли движения у одной из передних лап. Для обороны она могла рассчитывать только на свое дупло и на

силу чунга. Но следы хищников вокруг дупла изо дня в день множились. И в конце концов, несмотря на все хитрости, к которым прибегал чунг, чтобы отвлечь внимание хищников от ее убежища, она непременно погибла бы. Но тут какая-то странная духота легла над целым лесом и повергла животных в неведомую тревогу.

Они уловили ее прежде всего обонянием: в воздухе, которым они дышали, разливался какой-то незнакомый, едва уловимый запах. Животные начали неожиданно выскакивать из своих логовищ, озираться во все стороны, рычать и реветь. Никто не решался нападать ни на кого, но на всех нашло предчувствие чего-то страшного, что должно приблизиться и погубить их всех.

Тяжкую духоту принес слабый ветер, такой слабый, что едва зашевелил листья на вершинах деревьев. Высокое голубое небо стало сначала рыжевато-желтоватым, потом пепельно-серым и нависло низко над лесом. Белое светило перестало озарять зеленые вершины утром и проходить по небу от края до края. Вечером огненно-белые и красные звезды не смотрели на землю, мигая блестящими ресницами. А когда наступала ночь, лес окутывался тяжелым, неподвижным мраком. И так — много дней подряд.

Потом ветер, принесший такую духоту, усилился настолько, что вершины деревьев закачались. Лес беспокойно загудел. И этот беспокойный, сдавленный, смутный гул опутал животных, словно сетью. Они убегали, возвращались, прятались, выскакивали и снова бежали. Они кружились и метались, словно запертые в огромной клетке, из которой хотелось вырваться, чтобы вздохнуть свободно.

Неведомая тревога передалась и чунгам. Они перестали прыгать по земле и по веткам, присели, поднимая головы и вертя ими во все стороны, и настойчиво внюхивались. Темный страх, порожденный предчувствием неведомого, грозящего им гибелью ужаса, сжал им сердца и вытеснил оттуда страх перед крупными, сильными хищниками. Слитный грозный рев мечущихся зверей не пугал их, как раньше. Если мут ломал кусты своим грозным телом, если грау ревел, чунги не свешивали голов между ветвями, чтобы глядеть со смешанным чувством страха и любопытства. Вместо того они поднимали головы к мутному, низко нависшему небу, словно гадая по нему о предстоящем. Ранее жадные к пище, они теперь проходили мимо осыпанных плодами веток, не трогая их, не облизываясь при их виде. Только сильный голод заставлял их есть, и они грызли сочные плоды без всякого удовольствия.

Ночи стали для чунгов мучительно тяжелыми. Напрасно пытались они уснуть спокойно, как раньше: неведомая тревога будила их каждую ночь, и они вскакивали неожиданно для самих себя, собирались большими группами; одни из них скулили неизвестно отчего, другие рычали неизвестно на кого. Маленькие хвостатые чин-ги толпились вокруг них и, вместо того чтобы радостно, наперебой кричать, тревожно и прерывисто скулили, испуганно мигая маленькими глазками. Они чувствовали, что присутствие крупных бесхвостых родичей будет для них самой лучшей защитой от неизвестного ужаса.

Сидя на земле, вытянув неподвижную лапу, пома слушала глухой сдавленный шум встревоженного леса и тяжело вздыхала. Она внюхивалась в воздух и все время вслушивалась в быстро приближающиеся и быстро отдаляющиеся шаги животных. Многоголосый рев еще более усиливал ее тревогу, и эта тревога заставляла ее вертеться во все стороны, пытаться встать. Но боль от незаживших ран была сильнее, и пома продолжала ютиться в тесном дупле, под защитой только своего верного чунга.

Чунг неустанно

бодрствовал над нею, готовый встретить Неизвестное. Рев и шаги свирепых, сильных хищников не пугали его. Сам не зная как и почему, он был уверен, что хищники не страшны ему, ибо сами напуганы общей для всех опасностью. Поэтому ночью он спускался на землю и становился у входа в дупло, вытянув вперед жилистые лапы, растопырив пальцы, готовый отразить нападение неведомого ужаса.

Непрестанно усиливающийся ветер доносил еще более тяжкую жару. Вода из древесных стволов испарялась. Листья начали увядать. Реки мелели и усыхали, оголяя тенистые берега. Длинные черные тела отвратительных кроков заметались во все более мелеющей воде, щелкая страшно разинутыми челюстями, и вперегонки мчались неизвестно куда. Животные столпились по берегам пересыхающих рек — только там и можно было найти воду, чтобы напиться. Они постоянно пили и постоянно испытывали жажду, и шкуры у них были все время мокры от пота.

Пома больше не могла оставаться в дупле: плоды, которые чунг продолжал бросать ей снаружи, больше не были в состоянии утолить ее жажду. Верный инстинкт направил обоих к берегу ближайшей реки. Деревья позади них столпились и закрыли пройденный ими путь.

Однажды утром чунг и пома заметили, что на листву деревьев стала падать мелкая светло-серая пыль. Ветер носил ее целыми тучами по небу, разметывая над лесом и рассыпая по деревьям. Эта редкая пыль попадала животным в ноздри, налипала на влажные морды, отчего им приходилось постоянно чихать и кашлять. Вскоре весь лес был окутан этой мелкой светло-серой пылью, которая непрестанно сыпалась сверху, придавая небу темно-серый цвет. Потом запах усилился и в нем появилась какая-то особая резкость, напоминавшая резкий запах деревьев, подожженных огненными стрелами.

Позднее, вечером, забравшись на вершины деревьев, чунги увидели, что горизонт, за которым скрылось белое светило, засиял отдаленным красноватым отблеском. Это не было светом ни белого светила, ни огненных глаз, мигающих с неба, так как они были скрыты густой пеленой светло-серой пыли. Далекое зарево не погасло ночью ни на миг. Только с рассветом оно начало слабеть, и, когда дневной свет прогнал густую ночную темноту, зарево растаяло и исчезло.

Но на следующий вечер красноватое сияние усилилось, охватило лес с двух сторон, и его красные отблески заиграли по всему небу. С наступлением ночи дальний горизонт превратился в яркую огненную черту, словно само небо горело. Кровавое зарево бросило свои отсветы далеко на север: залило лес, залило встревоженных, испуганных чунгов, залило стволы огромных деревьев.

Глава 15

БЕГСТВО

И вдруг лес загудел от топота тысяч больших и малых животных. Звери хлынули широким потоком: грау, хо-хо, ри-ми, ланч, мут, жиг, гру-гру, дже, гу, даже ползучий, извивающийся по земле тси-тси — все двинулись туда, куда дул ветер.

Чунги тоже спустились на землю и, увлекаемые сплошным потоком бегущих животных, побежали туда же. Маленькие чин-ги понеслись с ветки на ветку над головами беглецов, резко и дико визжа своими тонкими голосами. И вскоре голова этого потока исчезла вдали, а сам он все продолжал изливаться из озаренного кровавыми отсветами леса…

Кри-ри вылетали из листвы, зловеще крича, собирались в воздухе огромными стаями и по целым часам вились над лесом, потом улетали в направлении ветра, а их зловещие крики медленно замирали вдали. Низко летя они отбрасывали свою тень на спины бегущих, и их крики смешивались с шумом живого потока.

Все спешили обогнать огненную стихию, чьи отблески уже дрожали на бегущих толпах. Свирепый гри и кроткий дже бежали вперегонки, даже не глядя друг на друга. Робкий гу силой прокладывал себе путь сквозь стаю трупоедов ри-ми, а кучка хе-ни пробегала мимо грузно двигающихся гру-гру, даже не огрызаясь на них. Вонючий жиг перепрыгивал через ползущего тси-тси, фыркая и настораживаясь; мут топтал ногами ланча, пробираясь сквозь них, как сквозь густой кустарник. Все топтали друг друга, обгоняя друг друга, но никто не нападал и не пожирал никого.