Когда деды были внуками

Сапронова Надежда Алексеевна

И отец неслышно засмеялся радостным непривычным смехом, позабыв уже о своем вчерашнем смятении.

Бабка тотчас же подхватила и смех его, и радость и, как всегда, умело поддержала огонек. Огонек все разгорался, освещая будущее..

— В дороге-то я, мать, ругать его стал за дерзость эту, а он мне: «Погоди, дай вырасту! Я покажу им, как людей обманывать!» Я ему про поклоны: «Богатому человеку поклон-де нужен», — а он мне: «Не буду кланяться! И тебе не позволю, как вырасту!» Каков сынок растет, а, мать? — И отец опять тихо засмеялся тем же

непривычным смехом.

Потом заговорила бабка, находя, как всегда, самые нужные слова для поддержания бодрости. Были вспомянуты и остальные дети:

— Ты не смотри, Гаврила, что Петька смирен — в обиду и он себя не даст. Уж как старался его Игнашка обсчитать! А он стал у двери молчком да и простоял так до вечера, пока хозяин ему за труды полностью не отдал. И ночь, грит, простоял бы, а не ушел без денег. Вот какой!

А ведь ему всего одиннадцать годков было. И Поляха, и Марфа, и Пашка тоже не плохи: трудолюбивы, настойчивы, непоклонливы.

Долго длилась беседа. Улыбка еще раз погладила лицо отца и сомкнула усталые глаза. До следующего трудового дня…

А бабкин день уже начался.

Тихо, как мышь, возится она у печки. Проснутся ребята, а на чисто выскобленном столе уж будет дымиться картошка горячим ароматным паром. Позже всех учует сладкий пар Савкин нос, а учуяв, примется будить хозяина: «Вставай, лежебока, картошка на столе!» Вскочит Савка и помчится сломя голову к ушату умываться: на немытый лоб крест нельзя класть, а без креста бабка картошки не даст.

За столом бабка, по привычке, проведет рукой по Савкиной голове — вихры пригладит (а вихров-то и нет — состригла вчера!) и улыбнется своей милой родной улыбкой.

А может, и ложкой по лбу стукнет, если заслужит того: всяко бывает!

Савкин праздник

Быстро тает осенний ледок на земле, пока та еще теплая. Выглянет из-за туч скупое солнышко, пошарит по земле несмелыми-косыми лучами — и нет льда: растаял! Потому и растаял, что в самой земле еще летнее тепло держится.

Еще быстрее тает ледок в детском сердце: ведь оно теплое-теплое! Много холода нужно, чтобы его остудить; много лет неудач и разочарований… А у иных оно так и остается теплым на всю жизнь до самой смерти, несмотря ни на что. Такое и у Савки было.

Переспал Савка ночь на теплой отцовской печи, для него топленной! Погрелся бабкиной щедрой заботой и лаской скупой — и оттаяло детское сердчишко. Вот уж мчится он вперегонки с братьями к ушату — умываться. Трет загорелую облупившуюся рожицу и одним глазом на стол косит: много там наставлено, да и не картошкой пахнет!

Пронырливая Апроська встает раньше всех и всегда все знает. Сейчас она умывается вторично, за компанию, а сама шепчет ребятам, тараща глаза и захлебываясь от восторга:

— Пироги там: ш горохом и ш капуштой! И куренок! Праздничный вихрь подхватывает Савку.

— Бабушка, а праздник-то нынче какой?

— Большой, внучек! Большой, — серьезно отвечает бабка. — Работник

в семье прибавился.

Савка на секунду цепенеет и лишается дара слова: неужто о нем речь? Неужто он — работник? Сладко замирает сердце, какие-то новые большие думы ломятся в голову. Но долго раздумывать не приходится. Ребята, толкаясь и отжимая друг друга на плохие (далекие от чашки) места, уже рассаживаются за столом. Припоздавшему Савке достается именно такое: в конце стола.

Но бабка легонько подталкивает его к отцу, сидящему, по праву хозяина, в переднем углу, под иконами, и указывает глазами на свободное место рядом с ним. В переднем углу всегда свободно: там, кроме отца и гостей, никому сидеть не положено. Савка отлично это знает, а потому нерешительно топчется, несмотря на приглашение бабки. Остальные ребята тоже смущены: что-то будет? Отец тихо смеется, видя смущение сына, и говорит, хитро подмигивая глазом:

— Садись, сынок, садись! Нынче твой праздник, и ты же у нас и гостем будешь: полгода дома-то не был.

Все ребятишки облегченно вздыхают: конфликт улажен без нарушения традиции. Савка нынче «гость».

В это время являются Марфушка с Поляхой, живущие в няньках, и начинается завтрак.

Нет, не завтрак, а пир горой. По уверению Петьки, «как у царей».

Петька — грамотей, ходит в школу третий год, прочел уйму сказок, потому все знает, и о царях тоже.

Долго семья наслаждается пирогами, лапшой и куренком. Не часто это случается в ее жизни. Все сыты и довольны.

Но вот бабка подает еще пирог: круглый с завитушками. Нужды нет, что он, как и все прочие, из ржаной муки, пшеничной ребята и не знают. Бабка режет его необыкновенными ломтями, крест-накрест, и раздает всем по маленькому треугольнику. Все пробуют и поражаются необыкновенной сладости начинки. Из чего она?

— Из яблок, — говорит Марфуша.

— Откуда им быть? — резонно возражает Петька.

— Из моркови. Из меду.

Не то! Не то! Наконец, младший братишка — Пашка — не выдерживает тайны и возвещает:

— Из свеклы!

Хитрющая и вездесущая Апроська сплоховала на этот раз: дрыхла, когда бабушка ночью пироги стряпала, а Пашка — нет!

И все видел! Вот!

Завтрак окончен. Первым, как всегда, встает. отец.

— Ну, мать, и накормила же ты нас нынче… После такой еды и не разогнешься, не то чтобы работать. Царям-то хорошо: поел, да и в постельку! А вот как молотить пойдешь с таким брюхом?

— Протрясешь, — смеется бабка. — Небось на ходу-то сразу все на место уложится!

И точно: за столом Савке казалось, что он наелся по самое горло, даже дышать было трудно. А слез с лавки, стал стоймя — полегчало. Побежал для пробы — совсем хорошо. И тогда, крикнув остальным ребятам: «Айда к телушке!» — Савка бросился вон из избы, накрещивая себя на бегу мелкими крестиками (таких больше получалось) и, стараясь, чтобы бабушка их видела. Но сегодня та, против обыкновения, рассеянна и не замечает Савкиных хитростей.