Когда говорит кровь
Шрифт:
– Я пьян,– признался Мицан в очевидном и, распечатав последний кувшин, сделал пару глотков. Девушка молча прошла через комнату и села на кровать рядом с ним, коснувшись его плеча ногой.– Ты извини, что я вот так, ночью заваливаюсь, тем более голый по пояс, но мне бы поспать пару часов, а домой идти или на наш склад… в общем, можно я тут у тебя на ковре вздремну?
– Конечно Мицан, оставайся сколько нужно. Только лучше ты на кровать ложись, а я вниз пойду, на лавку. Можно я только сначала с туникой Патара закончу? А то сегодня так много работы было, что не успела совсем доделать…
– Да брось
– Нет, нет, нет, ложись сюда, пожалуйста. Ты меня совсем не стеснишь, правда. Мне так только спокойнее будет. А с одеждой я тогда завтра утром закончу.
Мицан скривился. Как всегда мила, добра и безотказна.
Проклятье, да попроси он ее сейчас отдать ему все деньги и украшения, если такие у нее имеются, она бы ещё долго извинялась, что получилось мало.
А ведь он ее предал. Да, да, именно что предал. Променял на господина Сельтавию и свою новую жизнь. Жизнь, которая вообще-то была невозможной без ее отчаянного поступка. Не вымани она Газрумару, не заведи его в ту подворотню, и ничего бы не было. Ни встречи с Бакатарией, ни клятвы перед богами, ни раны на руке. Ничего. И пусть она и не требовала для себя никакой награды, не просила ничего за свою помощь, легче ему от этого не становилось. Скорее наоборот. Он чувствовал себя неблагодарной сволочью и от этого начинал злиться. На себя, на Ярну, на саму его судьбу и ту жизнь, в которой он не мог поступить иначе.
Мицан отхлебнул вина и протянул кувшин девушке. Она взяла его двумя руками, выпила, поперхнулась, закашлялась и вернула обратно.
– А знаешь что, а ведь меня сегодня приняли.
– Прости, что ты говоришь Мицан?
– Приняли, говорю. Я поклялся в верности господину Сельтавии и теперь, стало быть, я его человек и работаю на него. Вот так вот.
Девушка радостно взвизгнула и обняла его за шею, но тут же отстранилась, засмущавшись и опустив глаза.
– Поздравляю тебя!
Он помрачнел. Почему-то эти слова очень больно резанули по его сердцу.
– С чем поздравляешь то, Ярна? Ты не поняла, наверное. Взяли только меня. Одного. Я один клятву принес, а все остальные и ты тоже, ни с чем остались.
– Но ведь это ты его… ну… убил,– последнее слово далось ей нелегко. Она вытолкала его из себя словно застрявший в горле комок.
– И что с того? Ха, тоже мне – герой-победитель. Да мне просто повезло, Ярна. Если бы этот бугай на деревяшку не напоролся, хрен бы мы с тобой сейчас разговаривали. Зарезал бы он меня и все дела. А потом Кирана и тебя тоже, если бы смыться не додумалась.
– Но ведь не зарезал. И дрался с ним ты. И Кирана тоже спас ты. Он мне рассказывал.
– Чушь он тебе рассказывал, а ты и слушала уши развесив. Я ему ни как не помог. Вообще. Только порадовался, что косхай сначала на него бросился и мне время дал.
– Не наговаривай на себя, пожалуйста. Ты не такой.
– Ты дура что ли? Нашла из кого благородного защитника делать. Ещё скажи, что меня Мифилай своим нерушимым щитом укрывал. Нет, ты или совсем тупая или не видишь ни хера. Да если бы не ты и мои парни, я бы к Газрумаре даже не подобрался. Все вы за меня сделали. А я себя как последний
Мицан начал подниматься, но тут же почувствовал, как на его запястье сжались тонкие пальчики Ярны. Он поднял голову и увидел застывшие в глазах девушки слезы.
–Не ори на меня, пожалуйста. Может я и дура, только тебе ничего плохого не сделала, чтобы ты меня обзывал.
Ярна сидела сжавшись, втянув голову и крепко сведя свои костлявые коленки. Мицан посмотрел на нее и внутри юноши что-то шевельнулось. Жалость? Сочувствие? Симпатия? Он точно не мог понять, какие именно струнки его души затронул вид этой расплакавшийся девчонки. Но одно он знал точно – он был неправ.
В гневе на самого себя он случайно, а может быть и намеренно, задел чувства той, что всю жизнь дарила лишь добро. Ему вспомнилось как будучи совсем малышом, он играл в ее игрушки, как она кормила его, когда ушедшая в загул мать вновь забывала оставить еду в доме. Как прятала, когда за ним охотились парни с соседней улицы иди меднолобые. Как штопала порванные в драках штаны и туники и мазала целебными мазями ушибы и раны.
Он не должен был на нее орать. Не должен был называть тупой дурой за ее собачью верность и веру в то, что Мицан Квитоя – хороший человек. А хорошим он не был. Он вор, лжец, гуляка, а теперь ещё и убийца, но только не ее в том вина и нечего на ней зло вымещать.
– Прости меня. Видимо вино совсем голову задурманило,– эти слова дались ему трудно. Они царапали горло, не желая вылезать наружу. Но он вытолкал их. И следующие уже понеслись сами собой.– Я на себя орал, не на тебя. Тошно мне Ярна. Тошно, что так дешево друзей своих ценю. Но разве мог я иначе поступить, а, Ярна? Разве мог? Такая возможность, она же один раз в жизни дается. Нельзя ее упускать. Чтобы не произошло – нельзя. Ведь если наверх не карабкаться, то утонешь во всей этой грязи. С головой в неё уйдешь и не выберешься уже никогда. А я так хочу сыто жить. Так хочу, чтобы меня уважали, чтобы о деньгах не думать. Неужели я не достоин всего этого? А, Ярна?
Она не ответила. Только вытерла слезы.
– Вот что у меня есть? – продолжал юноша.– Шиш в кармане и нож в сапоге? А что дальше будет? Какая жизнь меня ждет? Я же босота, голь уличная. Ни наследства, ни имени. Боги, да я даже отца то своего не знаю, ну а мать… такую лучше и не знать вовсе. Мне все самому выгрызать у судьбы надо. Самому добывать. Вот я и кручусь, как могу и умею, а то, что других задеваю… так ведь нельзя иначе. Мир так устроен. Боги его таким сделали. Его и нас. Понимаешь Ярна?