Когда исчезают следы

Бакман Элина

Хейди начинает нервно мерить шагами мрачное помещение – обдумывает претензию Яна. Тот на минуту закрывает глаза, пытаясь собрать в кучу новые сведения. Резкий, холодный свет люминесцентных ламп пробивается даже сквозь веки. Ян уже не реагирует на едва уловимый запах разложения: привык.

– Не совсем понятно, входило ли в планы то, что тело вообще обнаружат, – Хейди нарушает воцарившуюся было тишину. – Впечатление, скорее, такое, будто о последствиях не думали в принципе. Если речь все-таки об убийстве, то та яма под корневищем просто идеальна.

– Субъект мог

посчитать, что выйти на него невозможно из-за отсутствия следов, – подхватывает Ян.

– Но есть след от подошвы, – бормочет Хейди.

– Также не стоит отметать убийство в состоянии аффекта. Субъект не собирался устраивать шоу. Убил человека под влиянием импульса и бросил труп в лесу. Но что с причиной смерти? Может, удалось найти что-то в крови? – спрашивает Ян.

– Официальное заключение вы получите в ближайшее время, когда лаборатория пришлет результаты. Очевидно, что в момент смерти жертва была в состоянии тяжелого опьянения. В крови и на слизистых обнаружены следы алкоголя. Но едва ли алкоголь – основная причина смерти. Точнее, я бы предположил, что жертву отравили, – произносит Дайвер, наслаждаясь повисшей в воздухе оглушительной тишиной.

– Можно ли утверждать, что это точно не несчастный случай? – перестраховывается Ян.

– Парень не отключился и не захлебнулся рвотой, если вы об этом. Замерзнуть тоже не мог – ночь стояла теплая, – отвечает Дайвер.

– А что насчет самоубийства? – осторожно интересуется Хейди. Хотя зачем кому-то травить себя посреди леса? Есть и более простые способы покинуть этот мир.

– Я бы не стал всерьез рассматривать эту версию, – говорит Дайвер. – Есть одна любопытная вещь, которую вам упускать не стоит, – продолжает он, вытягивая руку над грудной клеткой покойника.

– Вот тут, на груди, лежало растение. Его остатки я положил на стол – нужно как следует изучить.

Ян и Хейди подходят к Дайверову столу. На стальном подносе – длинный погнутый стебелек со ссохшимися сиреневыми цветочками.

– Я уже полюбопытствовал: это наперстянка.

Ян смотрит на цветок, фотографирует его на телефон и чувствует прилив сил. Парень умирал уже с цветами или кто-то их потом ему вложил?

– Наперстянка – довольно распространенный садовый цветок. Если поищете в Сети фотографии, сразу же узнаете. И в лесах на него обычно не натыкаются.

Потолочная лампа начала помигивать. В подвальном помещении стоят три взрослых серьезных человека и сосредоточенно взирают на усохшее растение.

– Неужели кто-то вложил цветы в руки покойника?

СААНА

Саана наливает кофе в большущую кружку с розочками, выходит в сад и замирает от того, как приятно утренняя роса щекочет пальцы ног. Вскоре появляется и Инкери, неся перед собой поднос, набитый под завязку всем необходимым для завтрака.

– Поднимаемся, – говорит Инкери, заставляя сонную Саану слезть с качелей. – Давай-давай, небольшой садовый моцион, – настаивает тетя, и они отправляются прямиком к цветочным клумбам.

– Так, тут у меня чина, – начинает Инкери, указывая на цветы восхитительного нежно-розового оттенка, чем-то

напоминающие душистый горошек.

– А вон там – кореопсис, бузульник, наперстянка и эхинацея.

Саана останавливается рассмотреть цветы эхинацеи: сиреневые лепестки вокруг красноватой сердцевины так трогательно опустились, что стали похожи на ушки поникшего кролика.

– Бабочкам-лимонницам эхинацея особенно по душе, а вот цветки мяты облюбовали перламутровки, – сообщает тетя, и они идут дальше.

Легкие Сааны наполняются ароматной свежестью утреннего воздуха, она чувствует, как потихоньку просыпается.

– Август – самое время наблюдать за бабочками. Сейчас небо полнится теми, что зимой попрячутся, а весной появятся вновь, – говорит Инкери, вытягивая руку так, словно любезно приглашает всех бабочек на нее присесть. – Адмиралы – те еще кочевники: прилетают в Финляндию в конце лета, но некоторые из них позволяют воздушным потокам подхватывать себя и нести обратно.

Саана кивает и улыбается: пожалуй, тетю уже не остановить.

– Репейницы вообще чудные. Прилетают аж с южного побережья Средиземного моря, и за время путешествия умудряются родить и вырастить новое поколение. Нынешним летом в цветках гвоздики травянки мелькал махаон, – увлеченно продолжает тетя, и Саана с сожалением отмечает, что не в силах запомнить и половины всех этих названий и фактов.

– Чем меньше хочешь поймать бабочку, тем охотнее она на тебя сядет, – улыбается тетя, опустив руку.

Оглядывая сад, Саана вдруг отчетливо понимает, как мало времени провела наедине с этой красотой. Неужели лето промчалось так быстро?

– В этот раз ваши с бабочками пути не особенно часто пересекались, да? – говорит тетя, словно прочтя мысли Сааны. – Бабочки кружатся и порхают на солнце, купаются в его лучах, но ты почти все лето не выходила из тени.

– У нас с тобой четкое распределение обязанностей, – смеется Саана. – Ты копаешься в свежей земле, а я – в старых делах.

Выйдя после завтрака на пробежку, Саана слышит стрекот кузнечиков в высокой придорожной траве, вдыхает ласковый, теплый воздух и воображает, будто она за границей. Однако старушка, бодро вышагивающая навстречу, размахивая лыжными палками, тут же возвращает Саану к реальности: это – финская глубинка, Хартола – маленькое, но гордое местечко, провозгласившее себя ни много ни мало «королевством».

Саана сворачивает на знакомую дорожку. Верхние листочки иван-чая уже подернуты оттенками красного, а сиреневые цветочки сменились длинными, подсохшими снизу стебельками, на концах которых подрагивает легкий серебристый пушок. Эта картина перекликается с тем, как Саана ощущала себя в самом начале лета: ссохшимся стебельком, у которого вместо мыслей – сплошная вата. Лишь сейчас, когда ей намного лучше, становится ясно, насколько волшебную, целительную легкость, насколько глубокое умиротворение принесло ей избавление от стресса. Неужели и впрямь можно жить такой жизнью – простой и ясной? Порой Саане кажется, словно она очнулась от долгой спячки. Весна прошла в вязком тумане бессмысленности и истощения.