Когда кричат чужие птицы

Гареев Зуфар Климович

– Рады, конечно, – оживился Фирсов и прибавил. – Мы бы поехали, что ли… Чего здесь стоять, мы что, бездомные? Я тебе в машине все и расскажу…

Он взял ее под руку, силой прижал локоть, и они – со стороны вполне прилично – пошли в сторону машины. Нина вдруг обмякла, что злорадно ощутил Фирсов рукой, только сказала ласково, непонятно, впрочем, что имея в виду:

– Ничего, папа, ничего…

В пристанционном палисаднике играл аккордеон, и кто-то сипло, криво пел. Голос этот, некрасивый, без выражения,

непонятно для чего набирался и набирался в силе. В низеньком окошке парикмахерской, за геранями мелькнуло красивое женское лицо. Было уже душно – день обещал быть жарким.

Выехали со станции, проехали карьер, некоторое время катили по бетонке, потом свернули на пыльную проселочную дорогу.

Нина вытащила из сумки бутылку лимонада и стала шкрябать пробкой по дверце. Пена полетела ей на одежду, она не обратила внимания на это. Она отпивала из бутылки, поглядывала в окно, а Фирсов косился и прикидывал: если скребнула по ручке – оставила глубокий, смачный след, а может, и кусок никелировки отлетел, кто знает…

«И как она так небрежно с чужим-то добром, не спросясь», – опять он стал думать с обидой.

– Воды хочешь? – Нина протянула бутылку.

Мысль, что к горлышку прикасалась ее опасная язвочка, возмутила старика.

Фирсов, однако, подавил раздражение, коротко мотнул головой, спросил:

– Ну и где ты, в общежитии живешь? Или квартира есть? А зарплата какая?

– Это все неинтересно, – вяло ответила Нина после молчания. – Конечно, у всякой квартиры есть муж, а вместе у них есть зарплата…

– Ты что, тайком бегаешь от него по своим интересам? – обиделся Фирсов за мужа.

– Нету мужа. И квартиры нет. А зарплата есть.

Она неторопливо, – откидывая голову, закрывая глаза, – по-прежнему отпивала из бутылки, время от времени посматривая в боковое стекло. За ним было поле: ярко-зеленое, свежее, как будто бы оно за долгие-долгие годы нисколечко не устало жить однообразной жизнью; и с каждым циклом природы его снова и снова хватало на веселую, беспечную эту зелень…

– К нам надолго? – задал наконец свой главный вопрос Фирсов.

– Не знаю. Может, на день. Взяла и уехала от друзей, от знакомых…

– Ну и что же, – спросил Фирсов после некоторого размышления, – эти все твои друзья-знакомые – они холостые, что ли? Без семьи, без детей?

Старик стал круто выруливать на повороте, Нину невольно примкнуло к отцу.

«Не знаю я об этой болезни ничего, – старику было брезгливо, – побежденная она медициной хоть?»

Для себя он решил быть с ней построже: не целоваться, не дотрагиваться. Он включил радио, нашарил музыку, а дочь в каком-то приподнятом тоне сказала:

– А как вы здесь, папа? Как наш дом?

Был этот тон какой-то вычурный, словно она эти слова говорила со сцены, но старик различил в ее

голосе тепло. Странно, но в его душе тоже стало разгораться наивное доброе чувство, – скованность и раздражение стали будто бы потихоньку исчезать…

– Как мы здесь? Да помаленечку… Я в совхозе все работал, на пенсию вот вышел. Был передовиком социалистического соревнования, – добавил он казенную фразу, от которой, впрочем, ему стало как-то неловко. – Мне и премию большую перед пенсией дали…

– Ну да? – будто бы простодушно удивилась Нина.

Фирсов даже хихикнул от удовольствия.

– А как же! Совхоз поощрил. Мы со старухой еще немножко подкопили, – и вот машину купили: два года уже прошло… Цветы выращиваем, я в область езжу придавать. Ну и овощей когда в сезон прихватишь: хорошо идут, прямо с колес… – Старик и вовсе оживился: – И для собственного удовольствия, ну и для денег. Когда похоронят на собственные деньги – как-то спокойнее, приятнее перед людьми – не укорят… Правильно я говорю?

«А может, и не болезнь у нее, – тем временем думал он. – С чего это я взял?»

Был Фирсов мнительный, но не любил, когда лишний раз ему кто-нибудь напоминал об этом со смешком. Он смолк, углубился в свои мысли.

– А ты помнишь, – сказала дочь, вновь отвернувшись к боковому стеклу, – у нас стайка сгорела, когда поросят купили? Помнишь? Вы все мечтали: наплодятся, торговлю по весне разведем, по шестьдесят рублей…

– Ну? – коротко кивнул Фирсов.

«Сейчас скажет: я видела, что проводка воспламенилась, могла предупредить, а не захотела почему-то… А я-то знаю, что видела и не сказала… А поросяток тогда еще не было: только собирались их покупать; перепутала ты, матушка…»

– Я видела, как проводка воспламенилась…

Слепень, дремавший на боковом стекле старика, отчаянно дернулся, зажужжал. Старик накрыл его рукой и сказал:

– Знаю.

– А я знала, что ты знаешь: я все эти годы знала… – И она засмеялась сухо, трескуче.

Чувство в старике потухло, вернулось знакомое томительное раздражение, которому, казалось, не будет конца. Теперь они ехали молча. Жара усиливалась. Нина проговорила, копаясь в сумке:

– Жарко… Хорошо бы искупаться, папа… Тут есть где-нибудь место? Я и купальник с собой прихватила…

Странные мысли родились в голове старика; он не сразу ей ответил, скрытно ухмыльнулся:

– Подожди маленько, доедем; есть место у меня на примете: там вода широкая, тихая…

Вскоре из зелени вынырнула поблескивающая река. Старик остановил машину повыше места, где она делала мягкий поворот. Здесь вода была глубокая и темная – здесь были смертельные воронки.

В прошлом году здесь утонули двое солдат.

Дочь зашла за машину, стала сбрасывать одежду, приговаривая негромко: