Когда любовь была «санкюлотом»
Шрифт:
Молодая женщина немедленно решила превратить Робеспьера в своего союзника. Уверенная во всемогуществе своего очарования и ума, она считала, что будет достаточно одной встречи, чтобы этот человек упал к ее ногам. Холодность Робеспьера бесконечно раздражала молодую женщину.
27 марта госпожа Ролан написала ему записку, достойную пера гнусной выскочки.
«Я пробуду еще некоторое время в „Английской гостинице“; в обеденное время вы меня легко застанете. Я все так же проста в обращении, хотя и имею несчастье быть теперь женой министра, и никто не сможет упрекнуть меня за высокомерие. Я надеюсь послужить благу
Эта манера выражаться: «Я жена министра, но я все так же проста с теми, кто ничего из себя не представляет», — чрезвычайно не понравилась Робеспьеру.
Однако в начале апреля он все-таки встретился с Манон, попросив о свидании.
Она приняла его, была сама любезность, кокетничала, цитировала Ювенала, Тацита, Руссо, Эпиктета, рассуждала обо всем сразу, говорила парадоксами, острила, а Максимильен холодно наблюдал за ней. Он был взбешен: эта женщина, пытавшаяся всеми способами доказать, что умна, довела его до белого каления.
И тогда госпожа Ролан заговорила о том, что волновало ее больше всего, — о войне. С тех пор как вся Европа собирала армии для борьбы с революционной Францией, Манон, подобно Теруань де Мерикур, мечтала, чтобы вся нация кинулась к границам и ввязалась в грандиозную бойню.
Робеспьер был противником, войны, он считал, что она может помешать окончательной победе революции. Госпожа Ролан знала об этом и надеялась смутить его, пустив в ход хитрость. Манон заговорила с ним о «долге, обязывающем каждого честного гражданина соблюдать конституцию, основываясь на воле народа».
Потом, устремив свои прекрасные глаза на Робеспьера, сказала с улыбкой:
— Разве конституция не предусматривает войну?
Ответ Робеспьера прозвучал как гром среди ясного неба:
— Люди, интригующие с двором, хотят этой войны, она даст им возможность предать нацию!
Манон не ожидала подобной реакции и была совершенно обескуражена.
— Так что же, мсье, тот, кто с вами не согласен, не может быть настоящим гражданином?
Робеспьер не стал даже отвечать на этот вопрос и продолжил сухим тоном:
— И любой из них мой смертельный враг!
Расстались они очень холодно. На этот раз ум госпожи Ролан потерпел неудачу, чем она была немало раздосадована…
На следующий день в своей знаменитой речи Робеспьер обвинил друзей госпожи Ролан в подозрительных интригах с королевским окружением.
Помимо гражданской войны и войны с европейскими армиями, Манон вела свою собственную войну с Неподкупным…
ТРУАНЬ ДЕ МЕРИКУР ФОРМИРУЕТ БАТАЛЬОНЫ АМАЗОНОК
У них были пики, но не было сердца.
Пока вдохновительница жирондистов с тайной радостью подталкивала Францию к ужасному конфликту, другая женщина пыталась возбудить мужчину, ничуть в этом не нуждавшегося.
Марат по-прежнему жил в маленькой квартире Симоны Эврар на улице Сент-Оноре. Природная агрессивность молодой женщины проглядывала в статьях журналиста.
Долгие месяцы они были счастливы: он придумывал свои кровожадные тексты, а она стряпала обильные
— Париж не надежен, — сказал Марат Симоне. — Я уеду в Англию и буду посылать статьи оттуда.
Добравшись до Лондона, Марат почувствовал себя в безопасности и начал писать статьи в невероятно резком тоне, которые его друзья переправляли Симоне Эврар.
Она относила их в типографию, и «Друг народа» продолжал внушать парижанам не слишком милосердные по отношению к ближнему идеи…
«Нападайте на тех, у кого есть кареты, лакеи, шелковые камзолы, — писал журналист. — Вы можете быть уверены, что это аристократы. Убивайте их! И требовал двести семьдесят три тысячи голов, „чтобы обеспечить французам свободу“…
Когда кто-то заметил, что во время этих систематических убийств могут пострадать невинные люди, он ответил, с беззастенчивостью, странной для «Друга народа»: «Не важно, если из ста убитых десять окажутся патриотами! Это не такой уж и большой процент…»
Чтобы быть уверенным, что его советам следуют, Марат требовал от «народных судей» изготовления «в огромных количествах надежных ножей с коротким, хорошо наточенным лезвием», чтобы граждане могли доказать свой патриотизм, убивая каждого подозрительного.
Очень неосторожное предложение с его стороны, нужно это признать…
К счастью, через несколько недель у Марата кончились деньги, и «Друг народа» перестал выходить. В начале марта он вернулся в Париж, чтобы попытаться достать денег. Никто не осмеливался сотрудничать с ним в его кровавом деле — даже деньгами, — и Симона Эврар в порыве любовного и патриотического благородства отдала ему все свои сбережения.
Послушаем, что пишет об этом биограф Марата Шевремон: «Вот факты: Марат, тайно вернувшийся во Францию и укрывшийся в доме № 243 по улице Сент-Оноре у сестер Эврар, писал письма Робеспьеру и Шабо, в которых просил уговорить патриотические общества возобновить выпуск „Друга народа“, как это решил Клуб кордельеров. Не желая злоупотреблять гостеприимством приютившей его семьи Эврар, Марат спрятался у Жака Ру. Проходят дни, потом недели, но выпуск газеты так и не возобновлен, несмотря на добрую волю патриотических обществ. Симона поняла: мало обычной преданности, нужна преданность абсолютная, чтобы защитник народа смог выполнять свою важнейшую работу. Ну что же, — сказала она себе, — я разделю его лишения, буду страдать вместе с ним, подвергаться тем же опасностям, помогу пережить презрение, которым обливают его враги. Симона возвращает несчастного изгнанника, предоставляет ему надежное убежище, заставляет принять оставшиеся у нее деньги и, забыв обо всех предрассудках, посвящает своему другу, защитнику народа, отдых, репутацию и даже жизнь».
Так, после четырехмесячного перерыва благодаря стараниям Симоны Эврар 12 апреля вышел очередной номер «Друга народа», и парижан снова стали ежедневно подстрекать к убийствам. Очаровательная подруга Марата не только не сдерживала его, напротив она жаждала крови так же, как он, вдохновляя его на все более жестокие призывы.
Именно эти безрассудные писания и привели к страшным сентябрьским погромам…
Весной 1792 года Людовик XVI, просивший иностранные державы отвести войска от границ Франции, получил обескураживший его отказ.