Когда любовь была «санкюлотом»

Бретон Ги

Мы с Терезией были счастливы, как все любящие и свободные люди, и, пока я выздоравливал, пребывали в самой прекрасной стране, чувствуя в сердце ни с чем не сравнимую радость…».

Пока Терезия и Огюст де Ламот пребывали в прекрасной стране влюбленных. Бордо трясло в революционной лихорадке. Жители вооружались пиками, ружьями и пистолетами, собирались группками и яростно и упоенно кричали: «Смерть тиранам!» Переименовывались улицы, выкидывались из музеев произведения искусства, поджигались храмы, откалывались головы у старинных

статуй… Озверевший от революционного пыла народ с удовольствием вешал чиновников, выкапывал из старых могил трупы аристократов, чтобы иметь удовольствие плюнуть им в лицо… Самые отчаянные мочились на церкви… и все это называлось «подготовкой величия Новой Франции».

Жительницы Бордо, как и все француженки, были заражены вирусом политики.

Орельен Виви свидетельствует: «Жены бросали свой семейный очаг, детей и домашние дела, собирались в общественных местах, и самые смелые выступали перед изумленной толпой, рассуждая обо всех животрепещущих проблемах с развязностью, изумлявшей слушателей. Это было смешное и одновременно жалкое зрелище».

Вскоре прелестные бордолезки основали клуб «Подруги конституции». Они вооружались пиками и ружьями и, маршируя на площадях, яростно скандировали:

— Смерть ядовитым паразитам!..

Это странное оскорбление адресовалось непокорным священникам, раздражавшим буйных сторонниц жиронды. Некоторые гражданки предлагали более чем странные способы ликвидации антиконстнтушюнных священников.

— Я хотела бы, — говорила, например, гражданка Ле, обычная дешевая проститутка, — чтобы государство приказало погрузить всех попов на корабли и продало бы их королю Марокко…

Боюсь, король попал бы в весьма затруднительное положение…

* * *

Внезапно в июне 1793 года пылкие патриотки узнали поразившую их новость: в Париже арестованы все депутаты-жирондисты…

Это сообщение взволновало общественное мнение Бордо, революционеры немедленно выступили против Робеспьера. Размахивая пиками, еще вчера предназначавшимися аристократам, они объявили о намерении созвать новый Конвент в Бурже и выступить против парижской диктатуры.

К выступлению Бордо немедленно присоединились другие департаменты, полные решимости остановить революцию и «раздавить» Париж.

Старинное соперничество, всегда существовавшее между провинцией и столицей, породило новое движение, названное «федерализмом». Две трети Франции выступили против Конвента. Крестьяне Севенны, следом за Вандеей, подняли белый флаг. В Бордо не выполнялся ни один закон, принятый Конвентом в Париже. В Каене, Лионе и Марселе вновь появились королевские лилии. Казалось, дело революции терпит крах.

Робеспьер и его друзья по-настоящему испугались, и разослали в восставшие города комиссаров с самыми широкими полномочиями.

В Бордо прибыл самый кровожадный, самый грубый и бесстыдный из всех.

Звали его Жан-Ламбер Тальен.

Этот бывший типографский

рабочий прославился такой жестокостью во время сентябрьской резни, что восхищенный и благодарный Конвент назначил его в Комитет общественной безопасности, несмотря на молодость, — Тальену было в этот момент всего двадцать шесть лет.

Именно в этом качестве он и должен был усмирять бордоских сторонников жиронды.

Он был весьма слабым оратором — за бесцветные речи его прозвали «краном с тепленькой водичкой», поэтому даже не пытался убедить горожан словами. Приехав, он немедленно приказал установить на Национальной площади гильотину и приговорил к смерти столько подозрительных граждан, что три дня спустя выбившийся из сил палач запросил пощады…

Жители Бордо в ужасе попрятались по домам. Чтобы заставить их выйти, Тальен решил поджечь часть города. К счастью, Брюн помешал ему осуществить сей кощунственный план.

Тогда комиссар Конвента приказал день и ночь вести обыски, арестовывать всех подозрительных, и, как свидетельствует мемуарист, «головы падали с плеч, как яблоки под осенним ветром»…

Равнодушный к горю, мужеству и великодушию друзей или родственников своих жертв, Тальен велел 25 октября расклеить по стенам домов следующий плакат-приказ:

«Гражданки или любые другие французы, пришедшие просить за заключенных, будут задерживаться как подозрительные или враги революции».

Несмотря на это предупреждение, 13 ноября, в тот момент, когда весь город дрожал от страха, Наблюдательный комитет получил прошение, в котором кто-то ходатайствовал за вдову де Буайе-Фонфреда, жирондиста, казненного в Париже 31 октября. Тальен и его помощники пришли в изумление. Кто же осмелился бросить им вызов в разгар террора?

— Это женщина, — сказал Шодрон-Руссо, второй комиссар.

— Как ее имя? — спросил Тальен.

— Это некая гражданка Кабаррус.

Именно Терезия, с беспечностью своих двадцати лет и привычной дерзостью, вступилась за подругу.

Тальен, как истинный бабник, хорошо знал легкомысленную репутацию бывшей маркизы. Он немедленно вызвал ее к себе.

Два часа спустя слегка встревоженная Терезия явилась в Наблюдательный комитет. Войдя в кабинет человека, наводившего ужас на весь город, она не смогла сдержать возглас удивления. Тальен, тоже узнавший молодую женщину, улыбнулся.

— Мне кажется, мы уже встречались однажды, — сказал он.

— Да, вы правы, — ответила внезапно успокоившаяся Терезия.

Комиссар вполне откровенно продемонстрировал ей свои намерения, и Терезия, никогда не упускавшая случая, не стала сопротивляться. Первое свидание закончилось к обоюдному удовольствию.

После этого свидания, во время которого «крану с тепленькой водичкой» не пришлось упражняться в красноречии, Терезия вернулась домой совершенно удовлетворенная. Тальен пообещал снять печати с дома госпожи де Буайе-Фонфред.