Когда море отступает
Шрифт:
Жауэн достал из бумажника листок. Полицейский развернул его, прочел, сложил и в замешательстве вернул Жауэну.
— Тем не менее вам придется пройти с нами, господин Жауэн.
Жауэн выпил стакан вина, встал, проговорил:
— Всего хорошего, господа! До скорого! Мое дело правое.
И, уже стоя на пороге, повторил:
— Мое дело правое.
На тротуаре, на шоссе, на террасе толпились местные жители, толкали Абеля и Валерию, вскакивали на стулья и на столы, маленькая Ивонна в крайнем возбуждении хлопала в ладоши, а между тем легковая машина увозила в Кан человека, чье дело было правое.
Абель обомлел, когда несколько позднее узнал, что заключал в себе документ, который Жауэн предъявил полицейскому. Ранив Ратье, Жауэн заставил его подписать признание в том, что
VIII
В одну из августовских суббот дали затянуло мглою. К полудню завеса мглы поднялась, и начался еще один чудный погожий день, но для Абеля уже один из последних, ибо «Сэмюэль Шамплен» должен был отойти в ближайшую пятницу. Узкая дорога пролегала в поле с нанесенной по обеим его сторонам тонкой медно-желтой штриховкой жнива. Миновав вторую развилку дорог, машина остановилась возле участка, обсаженного лиственными деревьями. На этом относительно высоком месте, вокруг которого простиралась равнина, всегда дует ветер. Вдали молочно-белая полоса: море. За подстриженными кустами самшита трепетали на ветру молодые деревья. Луговина сверкала чистотой, как некий новый мир. На этом паломничестве настояла Валерия, и теперь она совершала его совместно с Абелем. В конце луговины высились два совершенно одинаковых здания. Абель их сейчас же узнал. То были башни молчания, остроконечные, воздвигнутые на четырехугольном основании, украшенные тяжелой темно-зеленой листвой, колыхать которую ветру было не под силу, как бы застывшие в стеклянном воздухе. Красивое кладбище подстригали, поливали, чистили, но не посещали, если не считать вот этого мужчину и эту женщину, боязливо ступавших по главной дорожке. Между башнями виднелась каменная плита; на ней шекспировским языком было написано:
Their name liveth for evermore.Надпись соответствовала торжественности обстановки:
Их имена будут жить вечно«Их имена». Дело Паттона, стало быть, не умерло! «Вот я и дома», — отчетливо подумал Абель. На траве сверкала роса. Ветер шевелил листья. Деревья были еще совсем молоденькие, и горожанин Абель хоть и провел детство в Сагене, а все-таки был сейчас не вполне уверен, клены это или не клены.
Как только Абель прошел башни молчания, перед ним открылось все кладбище: насколько хватал глаз, в шахматном порядке вытянулись в длину могилы. Мертвые спали в дубовых мундирах, опрятные, как розовые манекены, стоящие «смирно» у Ворот Войны.
На пустынных кладбищах всегда бывает слышно птиц. Гомонили они, гнездясь в мирной ограде, которою было обнесено место вечного упокоения. Птицы выносят людей, только когда те ходят между могилами. Отдаленный тяжкий гул тракторов, яростный треск мотороллеров, мерное дыхание тральщиков сливались в один ослабленный отзвук — вот так внутренний слух Абеля транспонировал в тональность мирной жизни адский механический грохот первого дня высадки.
Ходить между рядами стоячих плит, отделенными один от другого широкой аллеей, было нетрудно. Плиты все до одной были тонкие, прямоугольные, с изящным выгибом вверху — только эту кривую линию и позволил себе архитектор. В плитах были высечены крестики, отдаленно напоминавшие букву Т, и, с наклоном влево, стилизованные, вписанные в круг кленовые листья. Взгляд не сразу улавливал на некоторых плитах еврейские надписи и шестиконечные звезды. Были тут даже арабские надписи. Вокруг могил росли розы.
657546 PRIVATE [40]Звание — простой солдат — было написано по-английски, а фамилия зато французская! По-французски же были написаны название полка и дата смерти. Private Кадье погиб 22 июля на подступах к Кану.
Перед Абелем и Валерией разматывалась кинолента с английскими, наиболее многочисленными, и французскими надписями; французы были только двух полков — Шодьерского и Мезоннёвского.
40
Рядовой (англ.).
Озаренная несказанно грустной материнской улыбкой, надпись прозвучала громко, и в голосе ее слышалась дрожь. Кто бы она ни была — мать или нежная супруга, они никогда ее не видели, она оставалась для них безликой, но они явственно слышали ее голос: «Ты не забыт, дорогой Боб». Непринужденность этого обращения на «ты» ничего общего не имела с высокомерным тоном плиты на главной дорожке.
WE’D GIVE ALL THE WORLD AND MORE TO SEE YOU COME SMILING TRHOUG OUR DOOR. [41]41
Мы бы отдали все на свете и еще что-нибудь впридачу, только чтобы увидеть, как ты, улыбаясь, отворишь дверь родного дома (англ.).
Здесь каждое слово что-то значило. Они видели бесконечно желанную улыбку солдата, который, наверно, так хорошо улыбался при жизни, всеми своими ямочками, как Жак, — солдата, за благополучное возвращение которого эти славные люди, конечно, отдали бы «все на свете и еще что-нибудь впридачу». Вот он отворяет «дверь родного дома». Отворяет и улыбается… Нет! Никогда уже private Дени не отворит, улыбаясь, дверь прошлого…
Английские надписи с обиходным их языком казались более земными. Даже здесь канадские англичане и канадские французы были разобщены, но здесь они поменялись характерами: англичан принято считать неприступными, французов — более покладистыми, а после смерти и те и другие пошли на уступки — англичане отбросили чопорность и надменность, а французские их друзья, напротив, стали строже:
ОН УМЕР ЗА РОДИНУ ГОСПОДИ! ПРИИМИ ДУХ ЕГО С МИРОМВеликолепные в последнем своем расцвете розы здесь тоже были разные: пурпурные, фиолетовые, чайные, золотистые, бледно-розовые, трепетно-белые, холодно-белые, сернисто-желтые… Время от времени какой-нибудь цветок со вздохом ронял лепестки.
Абель и Валерия продвигались вперед так, как будто они вязали или шили — стежок за стежком, петля за петлей, ряд за рядом.
Валерия шла по той же тропинке, в нескольких шагах от Абеля, — так в кошмарном сне идешь, идешь и все никак не можешь догнать вожатого. Шла она, держа голову прямо, и голос ее неприятно прозвучал в тишине:
— Мне нехорошо. Но я пойду дальше.
— Может быть, хотите вернуться?
— Нет, я дойду до конца.
Она показала на дальнюю стену. Чтобы дойти до нее, нужно было потратить несколько часов. Еле передвигая ноги, она наконец поровнялась с Абелем. Широким движением руки она обвела кладбище, как бы желая воскресить весь сонм человеческих мук, который прежде ей и не снился, а затем несколько раз ударила себя в грудь.
Абель пошел вперед. Легкий ветерок играл с осыпавшимися лепестками. Внезапно Абель окаменел. Валерия услышала его рев — рев раненого зверя, и, выглянув из-за спины неподвижного великана, прочла: