КОГДА МЫ БЫЛИ СИРОТАМИ

Исигуро Кадзуо

Все это я рассказывал ему, пока пытался соорудить импровизированные повязки на его торсе и шее, чтобы по возможности закрыть раны и остановить кровотечение. Акира внимательно наблюдал за мной и, когда я замолчал, сказал с улыбкой:

– Да. Я помогать тебе. Ты помогать мне. Хорошо.

– Но должен тебе признаться, Акира, я немного заплутал. Незадолго до того, как я на тебя набрел, все было в порядке, а сейчас я не представляю, куда идти. Нам нужно найти нечто, называемое здесь Восточной печью. Это такая большая штуковина с трубой. Интересно, приятель,

ты не знаешь, где искать эту печь?

Грудь у Акиры тяжело вздымалась, он неотрывно смотрел на меня. Я вдруг вспомнил те времена, когда мы усаживались вместе на вершине холма в нашем саду, чтобы отдышаться, и хотел было напомнить ему об этом, но он вдруг сказал:

– Я знать. Я знать это место.

– Ты знаешь, как добраться до Восточной печи? Отсюда? Он кивнул.

– Я сражаться там много недель. Я знать место, – он вдруг ухмыльнулся, – как моя родная деревня.

Я тоже улыбнулся, но его замечание озадачило меня.

– Какая это «твоя деревня»? – спросил я.

– Родная. Где я родиться.

– Ты имеешь в виду сеттльмент? Помолчав, Акира ответил:

– Да. Сеттльмент. Международный сеттльмент. Моя родная деревня.

– Да, – подхватил я, – я тоже считаю его своей родной деревней.

Мы залились смехом и несколько минут не могли остановиться. Вероятно, это напоминало истерику. Когда же мы немного успокоились, я заговорил снова:

– Я кое-что скажу тебе, Акира. Тебе я могу это открыть. За все годы, что прожил в Англии, я ни разу не почувствовал там себя дома. Международный сеттльмент всегда будет моим домом.

– Но международный сеттльмент… – Акира тряхнул головой. – Очень непрочно. Завтра, послезавтра… – Он неопределенно махнул рукой.

– Я знаю, что ты имеешь в виду, – ответил я. – А когда мы были детьми, он казался нам таким надежным! Но, как ты сказал, он все равно останется для нас родной деревней. Единственной, какая у нас есть.

Я начал снова натягивать на него китель, изо всех стараясь не причинить лишней боли.

– Так чуть лучше? Прости, что не могу сейчас сделать больше. Скоро тебя будут лечить, как положено, а пока нам нужно завершить важную работу. Ну, говори, куда идти?

Продвигались мы медленно. Мне было трудно, поддерживая Акиру, направлять луч фонарика точно вперед, и мы часто спотыкались в темноте, что причиняло моему другу ужасные страдания. Несколько раз в такие моменты он чуть не потерял сознание и вис на мне все более и более тяжело. Я тоже не избежал ран; неприятнее всего было то, что подошва на правой туфле лопнула, и каждый шаг теперь отдавался пронизывающей болью в ступне. Иногда мы чувствовали себя настолько измученными, что не могли без остановки сделать и дюжины шагов, но решили ни в коем случае не садиться, лишь стояли в обнимку, раскачиваясь, ловя ртом воздух, и старались приспособиться друг к другу так, чтобы облегчить свою боль. Гнилостный запах из его раны становился все ощутимее. Нервировало постоянное шуршание крыс поблизости. Но стрельбы мы не слышали.

Я изо всех сил старался поддерживать хорошее настроение,

отпуская легкомысленные шуточки, когда позволяло сбившееся дыхание. Однако, по правде говоря, чувства, которые я испытывал в связи с нашим воссоединением, были довольно сложными. Безусловно, я был бесконечно благодарен судьбе за то, что она снова свела нас в решающий момент. Но в то же время я грустил оттого, что встреча, о которой я так долго мечтал, произошла при столь мрачных обстоятельствах. Это, разумеется, было совсем не то, что я представлял, – как мы вдвоем час за часом сидим в уютной гостиной какого-нибудь отеля или, быть может, на веранде дома Акиры, глядя на тихий сад, беседуя, вспоминая…

Между тем Акира, невзирая на тяжелое состояние, четко придерживался заданного направления. Часто он вел меня по дороге, которая, как я опасался, должна была непременно закончиться тупиком, но в конце обязательно оказывался либо дверной проем, либо пролом в стене. Время от времени мы наталкивались на мирных жителей, иногда не видя их, а лишь ощущая чье-то присутствие в темноте. Люди, собравшиеся вокруг фонаря или костра, смотрели на Акиру с такой враждебностью, что я опасался снова подвергнуться нападению. Но в итоге нам позволяли пройти, а один раз даже удалось уговорить старуху напоить нас водой в обмен на последнюю банкноту, завалявшуюся у меня в кармане.

Затем обстановка существенно изменилась. Нам больше не попадалось обитаемых островков с семьями, мы теперь встречали только одиночек с опустошенными или озлобленными лицами, бормочущих что-то или тихо плачущих. Не было больше и сохранившихся дверных проемов – только зияющие проломы в стенах. Они походили на те, через которые мы с лейтенантом пробирались в начале пути. Каждый такой пролом становился для Акиры тяжким испытанием, даже с моей помощью он не мог пролезть через них, не причинив себе чудовищной боли.

Мы давно перестали разговаривать, только крякали и стонали в такт шагам, когда Акира вдруг остановился и поднял голову. Вслед за ним и я услышал голос – кто-то отдавал приказы. Трудно было сказать, насколько близко был этот человек, – вероятно, дома через два-три.

– Японцы? – шепотом спросил я.

Акира прислушался, потом покачал головой:

– Гоминьдановцы. Кристофер, мы сейчас очень близко от… от…

– Передовой?

– Да, передовой. Мы очень близко от передовой. Кристофер, это очень опасно.

– Чтобы попасть в дом, обязательно проходить это место?

– Обязательно, да.

Внезапно послышалась оружейная пальба, затем где-то дальше – ответная очередь пулемета. На мгновение мы инстинктивно прижались друг к другу, но Акира тут же отстранился и сел.

– Кристофер, – тихо сказал он, – теперь мы отдыхать.

– Но нам нужно добраться до дома.

– Теперь отдыхать. Слишком опасно идти через передовую в темноте. Нас убить. Нужно ждать утро.

Я не мог не признать его правоты, тем более что мы оба были слишком измучены, чтобы двигаться дальше. Я тоже сел и выключил фонарик.