Когда не поздно простить
Шрифт:
Но кто мог знать?
Римма не повторила свои слова про соль. Она знала, что Валера ее услышал – он слышал все, что она говорила. И за остальное не волновалась. Она понимала его лучше, чем он сам.
Как она думала. Но как же она ошибалась!
Впрочем, это выяснилось потом. А пока…
А пока Римма закурила, глядя в окно, где на белом от холода небе, словно пуговица на больничной подушке, блестел пластмассовый кружок солнца.
– Холодно, – сказала она, зябко поежившись и запахнув на груди полы меховой безрукавки.
– Ага, – кивнул
Заверещал сигнальный зуммер – в котельную входили.
Валера, обычно любопытный от скуки полусуточного дежурства, не шевельнулся – слишком было худо.
Костик, вскинув белесую макушку, цепко прищурился, рассматривая через стеклянную дверь длинный проход, идущий вдоль котлов.
– Михалыч с Павлом, – доложил он Римме, которой с ее места коридора видно не было.
Да и сидела она спиной, не хотелось поворачиваться.
Римма кивнула:
– Наконец-то.
И посмотрела на Валеру значительно. Напоминала взглядом про соль. Соль – это было важно, это работа, и Валера не мог этим пренебречь.
Но тот – никакой реакции. Висел над столом своими плечищами – целый дом, не человек – и не дышал, казалось. Он даже не курил в таком состоянии. Он вообще отсутствовал.
Тут Римма впервые ощутила легкое беспокойство, но не успела к нему прислушаться. Отвлекли вошедшие, отогнали мысль. Или это ей потом так казалось? Не помешали бы – приняла бы меры вовремя, все поправила, и не пошла бы череда неприятностей, от которых едва не поломалась вся ее ровненькая, бодро текущая жизнь. Или все равно пошла бы?
Поди сейчас, догадайся. Потом все кажется истиной, даже туман, ее скрывающий.
Но тогда все было, как обычно.
В двери вкатились слесаря, чуть не трескались с мороза. Зарычали прокуренные голоса, ругаясь и споря.
К ним добавился писк Зои из компрессорной, вбежавшей в эту минуту, – и в тихой дежурке стало шумно и тревожно, как на вокзале.
– Починили? – спросила Римма слесарей.
– Починили, – хмыкнул сварщик Павел, тяжело неся перед собой бруствер живота и посверкивая глубоко заправленными под толстые бугры щек глазами. – Труба замерзла. Грели, грели – без толку. Один лед внутри. Пришлось отрезать, вваривать новую…
Он выругался, матерно и длинно.
Римма понятливо кивала. Морозы эти всем дали работы.
– Им же говорили не прикрывать надолго вентиль! – вставил Михалыч, присаживаясь на свободный стул. – Нет, они по-своему….
– Такой мороз!.. – снова выругался Павел. – Тут на пару минут оставь – замерзнет. А они чуть не на час, идиоты…
– А мы крайние, как всегда! – заметил Михалыч.
Михалыч – это сплошной форс, несмотря на свои шестьдесят. В такой мороз – кепка, надвинутая на правое ухо. Под кепкой – стальная щетка усов и хищный – «бабья смерть» – оскал улыбки. Про свои былые подвиги, алкогольные и постельные, готов был трепаться с утра до вечера. Не стесняясь окружающих, естественно. И даже этими окружающими вдохновляясь. Работник, понятно, самый золотой-раззолоченный. Что, правда,
– Я чего зашла! – вклинилась Зоя. – У меня сейчас Тумис был, сказал, что должны премию дать.
– Премию? – оживилась Римма.
– Премию? – оторвался от телефона Костик.
Даже Валера перетащил свой взгляд на Зою: новость была значительной и на миг затмила его страдания.
– Да! – округлила голубенькие глазки Зоя. – Сказал, по тридцать процентов. За то, что заказ быстро сделали. Ну, тот, где сваи треугольные, и клиент сразу расплатился. Говорил, слышал в конторе, как будто бухгалтерия уже начислила!
Зоя была уже предпенсионная, если присмотреться, девушка. Но лицо под розовым беретом – ни морщинки, носик, ушки, ротик – пятилетнего примерно возраста, и голос ее звенел, как трель мобильника. И под бушлатом такое все налитое, сдобное – невольно улыбались мужики, на эту кладовую глядя.
– Брехня все, – перебил ее Михалыч. – Дождешься от них этой премии.
– Да мне сам Тумис сказал! – возмутилась Зоя. – Только что заходил…
– Трындит твой Тумис, как Троцкий, – снова перебил ее бесцеремонный и всезнающий Михалыч. – Сколько раз уже обещали – и что?
– Только обещать и могут, – поддержал его Павел.
Валера тоже отвернулся от Зои: и в премию не поверил, и трудное его состояние снова властно напомнило о себе.
– Только и знают, что свои обещалки, – гнул свое Михалыч. – А премию выпишут только конторским, а нам дулю с маслом.
– И на Новый год подарков не дали! – вспомнила Римма низким от обиды голосом.
– Да зажрались они там! – уже по-митинговому вскинул кулак Михалыч. – Я вот Тумиса увижу, скажу, чтоб людям мозги не пудрил.
– Смелый какой! – глянула на него поощрительно Зоя.
– А чего мне их бояться? – не унимался Михалыч. – Я кого хочешь послать могу!
– Конечно, пенсию получаешь – то и можешь, – заметил с ложной кротостью Павел.
– А что тебе моя пенсия? – тут же завелся Михалыч. – Я, если хочешь знать, никогда под начальство не гнулся, не то, что некоторые!
– Да, – махнул на него рукой Павел, – мели, Емеля.
Михалыч уставил на него гневно блеснувшие очи, опустил голову. Павел тоже набычился.
Римма отстраненно курила. Своих боев хватало, этот ее не касался. Костик таращился не без страха. Злые здоровые дядьки всегда его пугали.
Один Валера был равнодушен. Не до пустяков, когда внутри все обрывается каждую секунду.
– На самом деле, Михалыч, – пропела, будто не замечая грозы, Зоя, – охота тебе сюда таскаться? Сидел бы дома, на пенсии, чего тут интересного?
– А вот с тобой мне интересно, Петровна, – вдруг растекся лисьей улыбочкой Михалыч. – Когда тут такие красавицы, чего мне дома сидеть?