Когда они исчезнут
Шрифт:
– Странно.
– Более чем. Ты поезжай, сынок. Опять-таки за квартирой присмотреть надо: вернётся Анечка, а там чужие люди. Только вот твоя Аня – как она, не против?
– И спрашивать не буду.
– Плохо всё, да?
– Не переживай, отец, разберусь. Ты того, может, надо что, я в магазин съезжу, пока здесь, – Антону захотелось прижать отца, вдохнуть знакомый запах волос, сказать что-то важное.
– Не надо, сынок, у меня все есть. Ты поезжай, звони, как что-то прояснится.
Голос Ани соблазнял каждым слогом, вплетая бархатистое дыхание, по последней
«Ку-да? Ког-да вер-нЁшь-ся?» И все – ни тени беспокойства, даже приличествующее «что случилось» не прозвучало.
Смысл, отпирающий засовы.
Пара часов по заснеженной трассе в уездный городок, на родину отца. Тёплое нутро автомобиля, серые поля, перечёркнутые проталинами конца зимы, и снег, упрямыми льдинками бьющийся в стекло. Никакой музыки, только тихое урчание мотора – как разговор с другом, как попытка признаться в очевидном. Навязчивое крошево, ритмичное движение «дворников», рыжие фонтаны от объезжающих машин.
Женская фигура возникла неожиданно, метрах в десяти – тёмный силуэт, проступающий сквозь белоснежную рябь. Она просто стояла, стояла и смотрела на приближающийся автомобиль. Десять метров, слишком мало, чтобы не доехать. Сердце рухнуло к педали тормоза. Он закрыл глаза в ожидании глуховатого стука. Ничего, машина просто остановилась. Как, где эта безумная старуха? Кислицин выскочил, пробежал назад – никого. Но он же видел сгорбленную спину, слегка склонённую голову, замотанную в чёрный платок со спутанной бахромой, видел…
Остаток пути ехал предельно осторожно, казалось, тень злосчастной старухи летела над Renault Logan мимо полей, щетинившихся бурьяном, мимо жидких пролесков – столбов, подпирающих огрузлое, набухшее последним снегом небо. У самого Колышлевска трасса вползла в самый настоящий лес, чёрный коридор, исчезающий в неизвестности. Стало заметно темнее, только белые стрелы придорожных сугробов. Какая-то птица метнулась, задев крылом крышу автомобиля.
«Скоро должно быть кладбище», – Антон вспомнил, как возил отца на могилу деда и бабушки пару лет назад. Тогда они решили, что вернутся в Колышлевск, поправят надгробный памятник, заедут к родственникам и друзьям отца. А потом не стало мамы.
Лес отступил, испугавшись небольшого овражка, за которым раскинулось городское кладбище. Ограды, кресты, выкрашенные почему-то только зелёным, блёклые после зимы, искусственные цветы— кладбище походило на газон, разбитый безумным ландшафтным дизайнером.
Renault Logan въехал в Колышлевск. Двухэтажная окраина сменилась ветхими постройками, затейливо украшенными то цветной деревянной резьбой, то нелепыми садовыми фигурами за решётками прогнившего штакетника. Несколько пятиэтажек, гордость городка, очерчивали центр. Анна Петровна жила в одной из них, где-то совсем рядом с парком. Антон помнил маленькую пыльную квартирку, уставленную книжными шкафами.
Он узнал дом, узнал двор с той же длинной лавкой вдоль всей стены. Вспомнил, как отец, шутя, упрекал эту лавку в том, что
Клавдия Олеговна оказалась низкорослой, круглой и удивительно подвижной. Усадив Антона за обеденный стол, который сразу стал маленьким от обилия выставленных вазочек-мисочек-тарелочек, она что-то двигала, переставляла, протирала очки.
– Ешь, ешь, Антон. Я тебя очень хорошо помню, мальчишкой приезжал с папой. Как он?
– Потихоньку. Мама умерла два года назад, – некрепкий чай обжигал.
– Нюта говорила, беда…
– Клавдия Олеговна, расскажите, как обнаружилось исчезновение Анны Петровны.
– Странно это, Антон. Аня, она, знаешь, правильная, слишком правильная даже. И с головой у неё все нормально, она никогда бы не ушла, не предупредив. Да ещё цепочка эта… В воскресенье мы засиделись допоздна, здесь вот сидели, смотрели записи старых фильмов, меня внук снабжает, – женщина кивнула на проигрыватель для дисков.
– Она хорошо себя чувствовала?
– Не жаловалась. Она вообще редко жаловалась, но таблетки пила, в поликлинику ходила. Ушла от меня около полуночи. Я проводила, посмотрела, что в квартиру свою вошла. Договорились, что в понедельник сходим с ней в ЖЭК, управляющую компанию по-новому, нам странные платежки разослали, новая графа появилась, хотели уточнить. В понедельник в десять утра позвонила ей в дверь, но она не открыла. Тогда я подумала – мало ли, мусор пошла выбросить или в магазин. Через час снова пришла, так и ходила весь день.
– А телефон был у тёти Ани?
– Разумеется, я звонила, только он отключён. Во вторник не выдержала, вызвала полицию. Они пришли, слесарь дверь вскрыл – никого. И цепочка, понимаешь, цепочка была наброшена. Хотела заявление о пропаже написать, только у меня не взяли, говорят, что не родственница, да и трёх дней не прошло. Они вообще ничего странного не заметили, ушла женщина по своим делам, взрослая, вменяемая, что беспокоиться?
– А какие поводы для беспокойства? Исключая злосчастную цепочку, разумеется.
– Пойдём, сам посмотришь.
– У вас есть ключ, почему тогда сразу не открыли?
– Теперь есть, – Клавдия Олеговна виновато посмотрела на Антона, – я замок поменяла, пришлось. Слесарь наш, мастер на все руки, не только дверь разломал, но ещё и замок повредил. Как я оставлю квартиру незапертой? Пришлось знакомого просить, ученика своего бывшего, у него тут бизнес – фирма по установке дверей и мелкому ремонту. Он починил, а замок сменить пришлось.
Дежавю – вот что испытал, переступив порог пожилой родственницы. Он, разумеется, мог сохранить в детской памяти эту выщербленную годами вешалку в коридоре, бордовые обои с облетевшим золотом вензелей – советский ампир, книжные шкафы, прячущиеся в сумраке стен, диван, прикрытый потёртым гобеленом. Но Антон чувствовал, что дело здесь не в детской памяти, было что-то глубинное, значимое в душной атмосфере квартиры, что-то такое, что соблазняло разгадкой неведомого. В чисто прибранной кухне диссонансом неубранная посуда с подсохшими остатками завтрака.