Когда открываются тайны (Дзержинцы)
Шрифт:
— Так учит нас партия, товарищ Ленин. И если мы отступим от этого — извратим политику нашей партии, она никогда не простит нам.
На прощанье Дзержинский сообщил Сергею Петровичу:
— Ваш профессор Фан дер Флит великолепно уживается со столичными учеными. Он много поработал над составлением плана ГОЭЛРО. Доверяйте людям! И люди будут вам верить.
Катер с Дзержинским ушел в Одессу.
Прошло два месяца. Отдохнувший за ночь город встречал новый день бодрыми гудками завода, лязгом лебедок в порту. Голодные люди, измученные трехлетней
Молодой Советской республике требовались кадры инженеров, агрономов, артистов.
Наркомат просвещения приглашал в Москву на учебу детей рабочих и крестьян, а также молодежь непролетарского происхождения, прошедших школу служения революции.
Малограмотные шли на рабфаки. Перед теми, кто окончил гимназию, открывались двери красных институтов. В одной из таких разнарядок было приложено объявление о наборе в столичный театральный институт.
Сергей Петрович не смог утаить этой новости от Любочки — она с детства мечтала о сцене. Жалко расставаться с преданной, исполнительной сотрудницей, но нельзя было мешать осуществлению заветной мечты.
Бородин передал Потемкину две розовые бумажки-путевки.
— Любочку — в Москву, в театральный институт, Грицюка — в Харьков, на рабфак... — упавшим голосом прочел Потемкин.
Сергей Петрович знал затаенные мысли своих товарищей: Потемкин мечтал об университете, Ваграмов — стать писателем. Китика тянуло обратно к морской службе, Рогов решил осесть в родной Каховке, старый матрос Галушко мечтал увидеть жену и свою Катрю... Только один Николай Луняка молчал. Ему не повезло. Рана, полученная от диверсанта, давала о себе знать, постепенно подтачивала его могучий организм.
Сергей Петрович коснулся плеча своего товарища. В душу вползло грустное чувство предстоящей разлуки.
Бородин повернулся к вошедшему Грицюку, тот стоял в ладной морской форме. Его обнаженная шея была вытянута вперед, он прижимал к груди объемистый сверток.
— Долгожданная посылка с учебниками... — радостно сообщил Грицюк, но тут же, помрачнев, добавил, — только не моего ума это дело... Ну, какой я воспитатель? — Грицюк осторожно поставил на пол свою ношу. — А ребята пристают: скажи про то, скажи про это, я, конечно, что могу выкладываю... а в другой раз и ответа сразу не сыщешь. Ну, тогда гармонь выручает. Нынче придется за книжки засесть. Одолею ли?
Грицюк вынул из пачки книжицу и подал ее Бородину.
— «Малинин, Буренин», — будто по складам прочел Сергей Петрович. — Одолеешь, товарищ Грицюк, обязательно одолеешь...
ГЛАВА XXII
МЕЧТА И ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ
Любочка стояла у входа в здание с серыми колоннами, в который раз перечитывая давно знакомую ей надпись: «ХЕРСОНСКИЙ УКОМ КОМСОМОЛА УКРАИНЫ».
Вспомнила первый визит в это помещение, ставшее для нее вторым домом.
Тогда ее приняли за «чужую». Прошло время, и она стала своей,
Когда Любочка вошла в кабинет секретаря, ею овладело то самое чувство, которое она уже однажды испытала, впервые переступив порог этого дома: наивное чувство застенчивости и вместе с тем упрямства в достижении цели. Девушка встретила теплый взгляд Вани Филиппова...
— Учиться, учиться, учиться... Всем надо учиться, кроме меня... — не сказал, а скорее выдавил из себя секретарь укома.
«Как ему трудно приходится», — подумала Любочка. Ей вспомнились слова, сказанные секретарем при первой их встрече: «Комсомол — это работа, понимаете, тяжелая работа: что попало, где попало, словом — жить для революции!»
В этот миг Любочка осознала все пережитое ею в нелегкой работе чекистских будней.
Полная трепетного ожидания, она стояла как зачарованная. Розовый клочок бумаги в ее руке, протянутый Ване Филиппову, напоминал ей сейчас жар-птицу, которую она после долгих поискав, наконец, поймала... Нет, это была уже не сказка, полюбившаяся ей в детстве, а право на новую жизнь, чудесная дорога в будущее, осуществление заветной мечты.
В коридоре послышались звонкие голоса: распахнувшаяся дверь пропустила группу девушек. К Филиппову подошла бригадир швейниц Марийка Бойко. В руке у нее мелькнула розовая бумажка.
— Пришла согласовать, товарищ секретарь... — Филиппов бросил недоумевающий взгляд на стоящих врассыпную девушек.
— Всей артелью пришли согласовывать одну кандидатуру?
Девушки зашумели, вплотную приблизившись к секретарю. «Комсомольской артелью!», «Своего секретаря провожаем!», «Придет время, тебя, Ванечка, тоже провожать будем...»
Кто-то из девушек жалобным грудным голосом затянул: «Как родная меня мать провожала...» Все дружно подхватили.
Когда девушки угомонились, секретарь мечтательно сказал:
— Разлетимся во все стороны завоевывать свое счастье... Пройдут годы, ну, скажем, 40—50, не больше, и люди на земле коммунизм построят. Дружба, родившаяся в эти тяжелые годы, должна всегда жить вместе с нами, где бы мы ни были.
Расставшись с подругами, Любочка и Марийка решили провести свободные минуты вместе. Завтра одна из них покинет свой город, любимые места, друзей. Серебристые волны Днепра. Тихий шепот камыша напоминал беседу мудрецов...
Девушки слушали чарующие звуки, и казалось, что они вошли в него, в этот вечный мир, и стали неотделимой частицей его...
Марийка полулежала на сочной траве у самого края небольшого обрыва. Любочка сосредоточенно следила за стаей рыбешек, резвившихся у самой поверхности воды.
В то время, как тонкие пальцы девушки отщипывали маленькие кусочки хлеба из ее скудного пайка и бросали в воду, ее душа была устремлена в прошлое. Любочка припомнила свою жизнь. Так, было много горя. Вспомнила она и слова Вани Филиппова, сказанные на прощанье сегодня: разлетимся во все стороны завоевывать свое счастье...