Когда открываются тайны (Дзержинцы)
Шрифт:
— Обожди, не горит, — остановил его Сергей Петрович. Они прошли в конец коридора.
Вскоре подошла очередь Бородина к председателю.
Седобровый, с широким крестьянским лицом, сибиряк Доброхотов стоял в полушубке, пуская в телефонную трубку клубы пара. Председатель слушал чей-то бойкий доклад по прямому проводу, потом, рассекая воздух кулаком свободной правой руки, твердо заговорил в ответ:
— Слушайте, товарищ Цванкин! Никакого либерализма к тунеядцам. Задача Комитета по трудовой повинности ясна: работать! Всем работать! Лица, страдающие ожирением, освобождению
Доброхотов резко опустил трубку и протянул руку Сергею Петровичу. С минуту они ощупывали друг друга глазами.
— Выходит, ждать себя заставил? — заулыбался Доброхотов и, обратившись к вошедшему матросу, спросил:
— Народ прибывает, товарищ Китик?
— Так точно, только я понемногу фильтрую.
— Это каким образом? — удивился Доброхотов.
— Спрашиваю одного: по какому делу, товарищ?.. «Я, говорит, не товарищ вовсе тебе... А если хочешь быть товарищем мне, вели освободить мой дом... Он честным трудом нажит, а ваши товарищи больными красноармейцами весь нижний этаж завалили...» Так и сказал, гад: завалили... Тут я, конечно, о всякой вежливости забыл. «Если хочешь, дядя, чтобы тебя приставили санитаром к расквартированным у тебя больным красноармейцам, могу пропустить к товарищу Доброхотову вне всякой очереди».
— Допустим, правильно сказано. А он?
— Смылся, товарищ председатель. Пока отвечал одной особе на ее реплику, домовладельца и след простыл.
Доброхотов еле сдерживал смех.
— Находчивость — похвальная черта, товарищ Китик. Только надо не забывать, что в каждом человеке, даже противнике советской власти, есть деловые качества, которые надо использовать с толком. И не озлоблять против себя, ясно?
— Так точно! — козырнул Китик.
Когда матрос вышел, Доброхотов обратился к Сергею Петровичу:
— Люблю моряков! Ну, а ты из каких же будешь?
— Здешний!
— А я — Кузьма Доброхотов.
— Слыхал.
Сергей Петрович протянул Доброхотову документ. По лицу председателя пробежала довольная улыбка. Последние строки он читал вслух: «Всем Совдепам, Губкомам, Реввоенсоветам армий предлагается оказывать всяческое содействие в выполнении возложенных на него задач. Председатель Всероссийской Чрезвычайной Комиссии Ф. Дзержинский».
— Вовремя и кстати, — заметил Доброхотов.
Доброхотов возвратил мандат Сергею Петровичу, прошелся по кабинету. Он был мешковат, горбился, часто вскидывал косматые брови, отчего лицо его казалось сердитым, неласковым. Но впечатление это сглаживала почти не сходившая с лица добрая мужичья улыбка, хорошо заметная под лохматыми усами. Казалось, что Доброхотов вот-вот скажет шутку. Но шутил он все же редко.
Опять зазвонил телефон, соединяли с морским госпиталем.
— Николай Александрович? Очень хорошо. Вы просили помочь рабочей силой? Сегодня прибудут человек пятнадцать-двадцать, из нетрудовых элементов... Нетрудовых, говорю. Да, да, люди здоровые,
Доброхотов улыбнулся в седеющий ус:
— Чем кормить? У них запасы есть. И покруче с ними там, не церемоньтесь.
Председатель, положив на телефон трубку, подсел к посетителю на свободный стул.
— Вот так и занимаемся здесь приобщением к труду бывших людей, а работушки — осталось начать да кончить. Взять хотя бы это, — Доброхотов поднял на ладони пухлую папку с застежками.
— Наверное, проект гидроэлектростанции, — не удержался Сергей Петрович. Эта догадка сильно взбодрила Доброхотова.
— Узнаю чекиста по полету! Успели познакомиться?
Бородин ответил не сразу, пытаясь сказать покороче. Но коротко не вышло.
— Давно это было, еще до революции. Работал я слесарем на заводе Гуревича и в драматическом кружке участвовал. Спектакли ставили мы в пользу рабочей кассы взаимопомощи. Один спектакль запомнил я на всю жизнь. Называется он «Коварство и любовь». Я там играл Фердинанда, а одна гимназистка, Оленька — Лизу. Сдружились мы с этой самой Лизой-Ольгой и, как это в юности бывает, показалось нам, что мы в самом деле любим друг друга.
В вербное воскресенье назначил я свидание в соборе. Оленька сложила руки, смотрит на епископа, а я кроме нее никого вокруг не замечаю. Окунули в святую воду веточки вербы, вышли из собора и — к Днепру. Утро было морозное, но солнечное, и на душе май. Идем это мы, взявшись за руки, и дарим по веточке встречным. Одна из таких веточек попала в руки рассеянному господину в цилиндре и в очках, который шел по набережной к Днепру. Как он преобразился, получив веточку из рук розовощекой Оленьки: «Спасибо, спасибо, милые... Будьте счастливы!»
— Это Фан дер Флит, знаете вы его? — шепнула мне Оленька. В то время поговаривали о чудаке ученом, мечтавшем соорудить гидроэлектростанцию на Днепре и осветить Херсонщину. Царские министры упрямо отвергали проект профессора Фан дер Флита. Уж не этим ли проектом решил отставной ученый расположить к себе Советскую власть в лице бывшего политкаторжанина предисполкома Кузьмы Доброхотова? — закончил Бородин свои воспоминания вопросом.
— А что, скажешь, неинтересный человек? — загорелся Доброхотов, опять взвесив папку ученого на ладони.
— Любопытный, что и говорить.
— Не в этом дело, — недовольно протянул Доброхотов. — Главное, что ученый к Советской власти обратился за осуществлением своей мечты. Верит в нашу силу Фан дер Флит, как думаешь?
— С чего же Советская власть будет начинать в данном случае? — продолжал разговор Сергей Петрович, пока не обнаруживая чувства юмора у своего собеседника.
— Начну с того, что велю отремонтировать затопленный врангелевцами катер Фан дер Флита, а закончу, пожалуй, тем, что папку эту отправлю Владимиру Ильичу. Ленин любит таких колдунов в профессорских мантиях, понимает их. Это и будет полное удовлетворение нынешних надежд профессора на Советскую власть.