Когда отступит тьма
Шрифт:
Роберт передвинул правую руку, и Вики с ужасом почувствовала, что его указательный палец лег поверх ее пальца на спусковом крючке.
Глянув снова на его лицо, она увидела широкую злобную улыбку.
— Кто теперь охотник? — спросил он, рывком опустил револьвер до отказа, дуло вдавилось в синие складки ее рубашки в нескольких дюймах от пупка, и нажал на спуск.
Звук выстрела был приглушен ее рубашкой, бельем и телом, но на какой-то блаженный миг боли не ощущалось, лишь наступило онемение, и закружилась голова.
Затылок
Потом началась жгучая боль, палящая живот, иссушающая горло. Она была мучительной, но далекой, напоминанием о какой-то отдалившейся и уже неважной части тела.
Ее что-то затрясло — он? — нет, просто хриплое дыхание прерывисто вырывается изо рта.
Живот ее был весь мокрым, она чувствовала, как теплые, липкие струйки крови ползут по бедрам и паху.
Над ней синело предвечернее небо, рассеченное безлиственными ветвями, неровными, как трещины в штукатурке.
Потом синеву закрыло его лицо, он смотрел на нее, и револьверное дуло касалось ее подбородка.
«Прикончит меня выстрелом в голову», — с какой-то отстраненностью подумала она.
И ждала, с трудом вдыхая воздух и пытаясь припомнить слова псалма.
«Если я пойду и... тенью... тенью смерти... Если я пойду и тенью....
Не вспоминается. Нет сил напрягать память.
Роберт наклонился поближе, пристально посмотрел ей в глаза, потом кивнул:
— Незачем. Тебе конец.
Дуло отодвинулось.
Вики не ощутила облегчения, не ощутила ничего.
«Долиною смертной тени» — вот как правильно.
«Если я пойду...»
Его рука шарит по ее поясу, вынимает патроны из патронной сумки. Обирает ее тело.
«Если я пойду и долиною...»
Теперь касается ее ключицы.
— Не поможет тебе, — пробормотал Роберт. — Уже все.
И зажал в кулаке ее распятие, выскользнувшее из-под воротника при падении, или во время борьбы, или еще раньше.
Вики не хотела, чтобы Роберт забирал его, но была не в силах что-то сказать. Он едва ли не бережно снял цепочку через ее голову и надел себе на шею.
Серебряный Иисус сверкнул на солнце.
Роберт обнажил желтые зубы.
— Твой тотем тебе уже не поможет. — Распятие скрылось под его красной клетчатой рубашкой. — Теперь он мой. Придает мне могущества. Мне.
Он отступил, и Вики вновь увидела синее небо.
«Не убоюсь зла. Господь — Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться».
Забурлила тошнота. Вики уронила голову набок и сплюнула что-то липкое, горячее.
Зашуршали сухие листья. Роберт неторопливо отошел и скрылся в просвете среди деревьев.
Он покинул ее. Счел мертвой. Но она жива. И казалось, что в дураках остался он.
Вики не думала ни о чем, даже о словах псалма, улавливала сознанием только боль внутри и меркнущую яркость неба, а ее левая рука тем временем сама собой шарила по поясу, чтобы снять
Возвращаясь к грузовику, Роберт дрожал. Поединок был почти равным. Охотница едва не одержала верх над ним в этом предпоследнем раунде. Но он был уверен, что остановил ее раньше, чем она могла бы передать по рации номер его грузовика.
На ней была полицейская форма, но это просто личина, столь же несущественная, как телесная оболочка. Он знал, кто она в действительности.
На ее именной нашивке написано Данверз. Данверз. Разумно. «Верс» от латинского «viridis» — зеленый. Дан — явно кодовое сокращение имени Диана.
Диана этого леса. Зеленая Диана, лесная охотница, целомудренная богиня охоты. Греки называли ее Артемидой. У нее есть другие имена, более древние и более новые.
Данверз просто-напросто последнее.
Будь у него возможность и время, он бы предал ее смерти с подобающей церемонией. Фрейзер пишет в «Золотой ветви», что в древних ритуалах Артемиду вешали за руки на высоком суку, а затем пронзали копьем. Между ребрами, как когда-то римское копье пронзило распятого Иисуса, изображение которого Данверз-этого-леса носила как тотем.
Есть иллюстрация с изображением этого ритуала. Роберт часами пристально разглядывал ту страницу, писал примечания. Он знал Диану как одно из обличий своего врага, той святой, что мучает его, матери-земли, любовницы-луны.
У Матери много обличий, много имен. Ее почитали и страшились на протяжении всей истории все народы во всех землях. В Египте она была Сехмет, в Индии Кали, в Леванте Астартой. Японцы знали ее как Аматерсу. Для шумеров она была Инанной, для анатолийцев — Кибелой. Ахилл с Агамемноном поклонялись ей как Артемиде, и ей Агамемнон приносил в жертву на лесном алтаре свою дочь Ифигению.
Она существовала вечно, она нестареющая и вездесущая, иногда являющая улыбку любви, иногда гримасу смерти. Она кормилица и губительница, юная дева и древняя старуха, солнце и луна, жизнь в смерти и смерть в жизни. Колридж видел ее играющей в кости на палубе корабля-призрака, Шекспир слышал ее странную музыку на острове Калибана. Собаки и сумасшедшие ощущают трепет ее поцелуя, когда воют на сияющую луну.
Иногда она правила, иногда притворялась покорной повелителю в облике мужчины. Но существовала всегда. Боги грома и молнии, боги неба могли узурпировать трон этой богини, но не убить ее. Подобно луне, ее символу и олицетворению, она уменьшалась, якобы исчезала, скрывалась из виду, но отсутствие ее бывало лишь временным, поскольку она вечно обновлялась. Она была началом и концом, жизненной силой природы, Роберт хорошо ее знал.
И ненавидел. Ненавидел.
Но теперь он завладел ее тотемом, частью ее силы. Убил Мать в одном из ее земных воплощений. Убил Артемиду-охотницу, пронзил ей живот не копьем, а пулей.