Когда падают листья...
Шрифт:
Девочка приложила маленький пальчик к губам и испуганно оглянулась на дверь. Та вдруг отворилась, выпуская на воздух недовольную жену Борща.
— Вот ты где, маленькая паршивка! — грозно прорычала она, быстрыми шажками подходя к ним и оттаскивая Велимиру за руку; та лишь жалобно пискнула. — Мешаешь, господину, значит? Ох, и доиграешься ты у меня: самолично выпорю!
Дарен перевел хмурый взгляд с испуганной девчушки на хозяйку. Ее лицо было красным, левое веко слегка подергивалось, а брови гневно сошлись на переносице. Пара серых прядей выбилась из-под белого платка, которым
— Отпустите ее, — вмешался путник, — мы разговариваем.
Хозяйка недоверчиво посмотрела на него, но руку падчерицы отпустила.
— Ну, ладно, коли так, — ворчливо продолжила она и добавила: — пускай позднее ступает в лес за грибами.
— Непременно, — мрачно пообещал Дарен, глядя на ее удаляющуюся фигуру; затем снова поглядел на Велимиру.
— Пожалуйста, надень, — снова тихо заговорила она, — бабочки умирают, теряют свои крылья, лето уходит… А осень жестока, осень карает слабых. Надень, пожалуйста, надень!
— Ладно, ладно! — он подчинился, завязывая на шее шнурок и думая, что снимет его сразу же, как отъедет от весницы: еще не хватало того, чтобы в нем чаровника заподозрили: покоя не дадут!
— Ты обманываешь, — Мира покачала головой, — ты снимешь… Так знай, Дарен. Я ведаю, что тебе придется вернуться, я чувствую это! Коли снимешь камень — уже не воротишься…
И она убежала. А путник, посмотрев ей вслед, лишь покачал головой: девочка и взаправду была немного не в себе. Возвращаться за ней?.. Нет, ничего глупее никому и в голову не могло прийти. Ему не нужна обуза в виде чудаковатого ребенка.
Дарен запрыгнул в седло и бодро поглядел вперед.
— Ну, Броня, поехали!
Конь, радостно заржав, понес вершника по пыльной дороге навстречу неизвестности.
Справа и слева от тракта простирался лес. Уныло шелестели желтыми резными листьями тонкие березы, красовались друг-перед другом разноцветными платьями модницы-осинки, огорченно шептались между собой плакучие ивы, чьи листья касались земли. Будто бы в немом поклоне согнулись серебристые ветви, приветствуя одинокого путника. Могучие старцы-дубы, с высоты птичьего полета гордо взирали на собратьев, изредка осыпая желудями незадачливого зеваку.
Лес напоминал сказочный бал. Тихую, нежную музыку играли ясени, и танцевал лес. Лихо отплясывали мазурку сорванные хрупкие ветки, в медленном танце застыли грозные ели, едва заметно покачивая мохнатыми лапами, кружились в быстром вальсе красочные листья, устилая дорогу пестрым ковром… Гости-ясени смущенно и тихо разговаривали между собой, стараясь не переглушить своими голосами мелодии леса; стройные рябинки звенели алыми сережками, кокетливо поднимая и опуская ветви, молодые клёны гладили воздух резными крыльями, плавно роняя листья на звериную тропу.
"Красиво, — с легкой грустью подумал путник. — Вечная осень… Она прекрасна в это мгновение, на пике янтарного страдания. Вечная осень. Вечная печаль. Ведь она вечна?.."
Стал накрапывать мелкий дождик, и вершник, одарив его улыбкой, подставил под холодные капли лицо, запрокинув голову к побелевшему, будто бы в страхе,
Конь, понуро плетясь по дороге и время от времени ухитряясь брезгливо дергать копытами, отнюдь не разделял радости хозяина. Ему-то хорошо, он одет, обут и едет верхом… Броня мечтательно прикрыл глаза, и перед его мысленным взором встала картинка: обнаженный Дарен (правда, конь никогда не видел своего вершника обнаженным, но, чего не знал, то додумал) идет по дороге на четвереньках, а на нем, радостно хрюкая, сидит он — Броний, с гордо поднятой головой, облаченный в королевскую мантию… Конь еще немного покрутил понравившееся развитие событий перед мысленным взором, а потом грустно помотал головой и искоса взглянул на мечтательно улыбающегося хозяина.
А Дарен действительно мечтал. Мечтал о своей горячо и трепетно любимой северной стороне, которую оставил вот уже как десять лет назад. Мечтал о высоких кедрах и о густом черничнике, мечтал о черноволосых детях, мечтал даже о том, чего еще с ним не было. И, как водится, замечтавшись, не почувствовал приближения опасности.
Первый стрибрянный болт просвистел в ладони от его правого уха. Дарен поднял взгляд, а рука уже взвела затвор на наручном самостреле. Три человека разбойничей наружности смотрели на него с любовью палача и поигрывали увесистыми дубинками. В глазах их застыло доброе, можно сказать даже, миролюбивое выражение… как у жрецов Свора — Бога крови.
На всех троих была одета богатая одежда, но явно с чужого плеча. У одного на рукаве темнели пятна крови. Своей или чужой? Любопытно, с мертвецов они тоже не гнушаются снимать платья?
"Докаркался, — мрачно подумал вершник, — а ведь до границы всего несколько верст".
Драться он умел, но, увы и ах, не любил.
— Что, войничек, деньжата по-хорошему отдадим али потанцуем?
Дарен задумчиво поднял глаза к хмурому небу, и дождь сразу же вцепился ледяными пальцами ему в лицо.
— Танцуйте, — наконец, нарочито небрежно пожал плечами он, переводя взгляд на разбойников.
— Храбрый, да? — раздался звонкий смех, и из-за широких спин выступила вперед женщина.
Она находилась как раз в том возрасте, когда ей одинаково можно было бы дать как двадцать, так и тридцать лет.
Мерцернарий еще больше помрачнел, понимая, что не посмеет ударить женщину, будь она хоть трижды атаманшей.
— Вы понимаете, чем вам грозит задержка срочника? — спокойно поинтересовался он.
— Чем же? — ухмыльнулся самый большой разбойник, мышечная масса которого могла бы испугать даже медведя. — Ты нас не пужай, войник. Мы, люди честные, никому про твой позор не скажем…
— Вот уж спасибо! — едко отозвался Дарен и пробормотал под нос: — благодетели, благодать их к дьяболу… Я, пожалуй, откажусь от вашего, несомненно, заманчивого предложения, господа.
Он пришпорил Брония. Тот, заржав, встал на дыбы и метнулся вперед, сшибая одного из детин.
— А вот это ты зря, мил человек, — зло прищурилась атаманша, — нехорошо калечить людей, ай, нехорошо! Ребята, проучите-ка невежу.