Когда падают звезды
Шрифт:
Вместо традиционного кофе он предложил ей муселес – густой сладкий напиток, отдаленно напоминающий вино. Его изготовляют в Крыму в краткий период сбора винограда из свежего сусла, которое кипятят в медных тазах на небольшом огне около двух часов. Татары с удовольствием пьют муселес. Они полагают, будто этим нисколько не грешат против Корана, ибо пророк Мухаммад запретил им употреблять напиток, получаемый в результате брожения винограда. Сусло же не бродит, а лишь перекипает в собственном соку.
– Ничего подобного не пробовала, – по-русски сказала Аржанова.
– Но ведь вкусно?
– Очень.
Шахин-Гирей
– Многого вы не знаете о моей стране… Впрочем, я сам порою становлюсь в тупик. Народ то предан мне и покорен, как стадо овец покорно мудрому пастырю, то доверчиво внимает моим врагам и готов принять за правду любую хулу, ими на меня возводимую. Выходит, таковы здесь обычаи и нравы. Люди непредсказуемы, непостоянны и непосредственны, точно малые дети. А я собрался строить с ними великую империю Гиреев на берегах Черного моря.
– Сейчас вы отказались от этой мысли?
– Нет. Я дал слово вашей царице. Мы вместе с ней мечтали о сильном, независимом, обновленном ханстве Крымском.
– Государыня, как и прежде, верит вам.
– Я благодарен ей за помощь. Теперь мятеж будет подавлен. Но бунтовщикам надо преподать урок, который они запомнят навсегда.
– По свойственному ей человеколюбию, Ее Величество просит вас не предавать смертной казни, особенно – публичной, – вашего старшего брата Бахадыр-Гирея…
Хан вскинул на нее темнеющие от гнева глаза:
– Вы думаете, он пожалел бы меня, если б тогда, в Кафе, схватил и арестовал?
– Мне трудно судить об этом, ваша светлость, – задумчиво произнесла Анастасия.
– А мне легко! – Шахин-Гирай, едва не опрокинув пиалу с муселесом, вскочил со стула и нервно заходил по беседке. – Они разгромили мой летний дворец. Они убили там моих слуг. Они грозили мне, слали возмутительные письма… Наконец, собрав по деревням чернь, они выбрали себе нового хана. Как будто я уже мертв! И я должен простить?!
– Речь идет лишь о соразмерности наказаний, ваша светлость.
– Подарить жизнь бунтовщикам и предателям?
– Возможно, именно монаршая милость успокоит народ.
– Вы не знаете моего народа и потому глубоко заблуждаетесь! – Он остановился перед Аржановой. Она поразилась перемене, в одну минуту случившейся с ним: лицо словно желтая восковая маска, искаженная гримасой злобы, бешеный взгляд.
– Я заблуждаюсь? – спросила она в некоторой растерянности.
– Конечно! Мои действия будут согласованы с Кораном. Сказано же в шестьдесят третьей суре, трактующей о лицемерах: «Все равно им, будешь ты просить им прощения или не будешь; никогда не простит им Аллах; ведь Аллах не руководит народом распутным!»
– Однако в этой священной книге каждая сура начинается с одной и той же фразы: «Во имя Аллаха, милостивого, милосердного!» – нашла удачный ответ Аржанова. – Бог милостив, ваша светлость.
Шахин-Гирей так удивился, что забыл о предмете разговора, приведшем его в сильнейшее раздражение:
– Вы читали Коран, Анастасия?
– Ну, положим, не весь.
– Собираетесь перейти в нашу веру? – осведомился правитель, взирая на русскую путешественницу с новым, особым интересом.
– О нет, ваша светлость, – она рассмеялась. – Я не желаю добровольно стать человеком второго
– Нашим женщинам нравится жить в гаремах.
– Рожденным в рабстве незачем мечтать о свободе. Она – для тех, кто умен, смел, уверен в себе…
Может быть, она говорила с повелителем крымских татар слишком дерзко. Может быть, ей следовало больше притворяться и подыгрывать его непомерным амбициям, заставляя раскрыть до конца планы и замыслы. Хотя он сейчас не считал нужным таиться перед ней, говорил вполне искренне. Намерения его были ясны. Это здесь, в Керчи. А что будет, когда русские вернут ему трон и безграничную, самодержавную власть в его государстве?..
Но разговор утомил Шахин-Гирея.
Помедлив, он спросил Аржанову, не хочет ли она погулять по саду и увидеть воочию лучшую пору в жизни его подданных – сбор винограда. В руках правителя очутился бадауч – нож, приспособленный для срезания плодов и листьев. Короткий, широкий, с крюком на конце и очень острый, бадауч идеально подходил для работы в саду. Конечно, изобрели его не татары, а греки, в древности основавшие в Тавриде свои земледельческие фактории. Садовые ножи, подобные бадаучу, встречаются на раскопках в Херсонесе, в Керчи, в Феодосии…
Не спеша шли они между двумя шпалерами с кустами винограда. Светло-коричневые узловатые лозы причудливо изгибались, цепляясь тонкими зелеными усиками за веревки, натянутые между столбов. Так они поднимались над землей, иссушенной жарким солнцем, и удерживали на весу гроздья темноватых прозрачных ягод, наполненных волшебным соком.
Солнце клонилась к горизонту, но рабочий день в поместье Юсуп-бея еще продолжался. Сборщики, неся за спинами продолговатые, похожие на коконы, корзины, сновали у кустов. Бадаучами они ловко срезали кисти и бросали их в корзины. За Шахин-Гиреем тоже шел такой сборщик-подросток. Светлейший хан выбирал для гостьи самые красивые, самые спелые, самые большие гроздья винограда, одним взмахом садового ножа отделял их от лозы и передавал мальчику. Тот бережно укладывал сладкий урожай в корзину.
Склоняясь к Аржановой, Шахин-Гирей весело улыбался. Вечерняя картина в саду совершенно изменила его настроение. Повелитель вслух декламировал стихи своего любимого поэта Омара Хайяма, лично им переведенные с персидского на тюрко-татарский:
«Чистый лал, кровь лозы, ты из чаши испей.В честь любимых, чьи грезятся чары, – испей!Мне шепнула лоза: «Не жалей моей крови,Да минуют тебя все удары, – испей!»Среди гурий прекрасных я пьян и влюбленИ вину отдаю благородный поклон.От оков бытия я сегодня свободенИ блажен, словно в высший чертог приглашен…» [15]15
Омар Хайям. Рубаи. Л-д, изд-во «Невский курьер», 1993, с. 117, № 428, 429.