Когда пал Херсонес
Шрифт:
Подперев рукой голову, откинув полы простого дорожного плаща, который мне посоветовали взять в далекий путь в Херсонесе, я сидел на круглом камне и смотрел на полуголых воинов, напоминавших мне тех варваров, которых я случайно видел в далеком Риме на какой-то колонне. Они рассекали туши животных, чтобы приготовить ужин. Листва дубов была в слоистой голубой дымке от костров. Когда мой взор находил на реке небольшой ромейский корабль, доставленный с такими усилиями в русские пределы, я отворачивался, чтобы не терзать себя. На том месте, где стояла хеландия, на берегу были разостланы ковры, и Владимир
– Спойте нам песнь про синий Дунай!
Слепцы рванули струны… Князь слушал их, закрыв глаза, позабыв о турьем роге, который друзья предлагали ему осушить. Когда слепцы начали строфу о великом русском герое, всю жизнь мечтавшем о синем море, о далеких странах и южных плодах и погибшем где-то недалеко от здешних мест, на берегах Борисфена, Владимир опустил голову. Анна смотрела на него сострадающими глазами, как будто она была не Порфирогенита, а самая обыкновенная женщина, стирающая на портомойне одежду своего мужа.
На широкой реке стояла необыкновенная тишина, нарушаемая только шумом далекого порога. Угомонились птицы. Сильнее запахло речной сыростью. Далеко в степях ржали скифские кони. В этой тишине особенно звонко рокотали струны и звучали голоса слепцов. Они пели:
Тогда Святослав воззрел на солнце, В последний раз вздохнул он и рухнул, как дуб…Проходивший мимо пресвитер Анастас сказал мне по-гречески:
– Патрикий чтением услаждает душу?
Я не пожелал ответить ему и отвернулся. Вид этого изменника был мне ненавистен. Но Анастас продолжал:
– Книжные слова утешают нас среди горестей…
– Каких горестей? – не выдержал я.
– Разве мало огорчений выпало на долю ромеев в последние годы?
– Ромеи непобедимы, – сказал я, – а тебя, предавшего христиан, ждет геенна огненная.
Анастас постучал пальцем по лбу.
– Ромеи хитры, как змеи, но разум их мал. Почему ты, ослепленный злобой, называешь меня предателем? Я не предатель, а служитель Русской земли.
Пользуясь надежной защитой от кочевников, вместе с русскими воинами в Киев направлялись из Херсонеса и других таврических городов многие купцы. Среди них был иудей по имени Авраам. Он ехал с тремя сыновьями в Киев по торговым делам. Хотя он был израильтянином, но я не пренебрегал беседами с человеком, видевшим столько на земле, и расспрашивал его остране Владимира.
– Славян много, как песчинок на морском берегу, – говорил Авраам, – если найдется человек, который объединит их и положит конец их распрям, они будут непобедимы.
По обычаю хазарских купцов Авраам носил меховую шапку, длинный кафтан, опоясанный пестрым платком, широкие штаны. Борода у него была, как у библейского патриарха.
– Удастся ли это Владимиру? – спросил я.
Авраам пожал плечами.
– Никому не известно,
Рассказ о собаке поразил меня. В свое время я читал, что первого ромея вскормила волчица. Совпадение или подражание?
Я снова пошел к тому месту, где пировали воины, хотя в последнее время избегал вина по причине слабого здоровья. Слепцы кончали песню:
Не забудем мы твоих великих дел, Твоих трудов за Русскую землю…Русская земля! Откуда она родилась в этих пространствах? Откуда возникла громоподобная музыка этого нового мира? Из ледяного небытия? Увы, мы не внимали, мы проглядели, а теперь уже ничто не может остановить бег истории!
Ночь путешественники провели под открытым небом, одни – на берегу, другие – в ладьях, завернувшись в плащи и овчины. Над Борисфеном стояли звезды. В прибрежной роще фыркал какой-то дикий зверь. Я решил провести ночь в ладье. Она покачивалась на воде, как колыбель, но я не мог уснуть, хотя долгое путешествие утомило меня. Все было спокойно вокруг. И один раз я услышал с той стороны, где стояла ладья Владимира, счастливый женский смех.
Рядом со мной лежал магистр Леонтий. Было нелегко в его годы предпринимать такое утомительное путешествие. Но он мужественно переносил все тягости, выполняя волю благочестивого. Под другой овчиной кашлял Димитрий Ангел. Слышно было, как иногда в воде плескались огромные рыбы.
Чувствуя, что мне все равно не уснуть, я стал перебирать в памяти события и картины путешествия. Оно было странно, как сон. Вепри, выбегающие из дубовых рощ на водопой к реке, горы рыб, уловленных сетями, квадрига, ползущая на катках по берегу Борисфена!
Больше всего мой ум занимал Владимир. Князь стоял передо мной как живой. Этот человек может решиться на самое трудное, обратить свою страну в христианство, пойти войной на Константинополь. Казалось, ничего нет на земле, что могло бы остановить его. В его голубых глазах пылала прекрасная решимость. С каким искусством он обошел все козни наших хваленых магистров! И есть в нем какая-то завидная легкость, великодушие. Я слышал однажды, как он говорил на пиру:
– Что мне серебро! Серебром я не куплю себе друзей, а с ними найду достаточно серебра и золота. Не пейте из рогов и глиняных кубков, апейте из серебряных чаш!
По его приказанию отроки принесли из ладей серебряные чаши, и князь дарил их воинам. В тот вечер пировали до полуночи. Я с большим трудом добрался с магистром и Димитрием Ангелом до своей ладьи, хотя тайком и выплескивал вино из чаши на землю. А Владимир, как будто бы и не было пира, потребовал коня и уехал в ночное поле. С ним отправились другие воины. Когда взошло солнце, они вернулись, звеня оружием, пахнущие зверем, росой, конским потом.