Когда пируют львы
Шрифт:
Глава 13
В убежище, образованном брюхом и вытянутыми ногами мертвого слона, они устроили лагерь на ночь. Вместе пили кофе, и Шон сидел между двумя Леруа, упираясь спиной в грубую кожу на брюхе слона. Силуэты деревьев на фоне ночного неба портили сидящие на ветвях стервятники; отвратительно выли гиены. Они приготовили для стервятников пир. Говорили мало, потому что все устали, но Шон чувствовал благодарность сидящих рядом мужчин, и перед тем как завернуться в одеяло, Ян Паулюс неловко сказал:
– Спасибо, керел.
– Возможно, когда-нибудь ты то же самое сделаешь для меня, – ответил Шон.
– Надеюсь
Утром упа сказал:
– Нам потребуется три или четыре дня, чтобы срезать все бивни. – Он посмотрел на небо. – Не нравятся мне эти облака. Одному из нас лучше отправиться в лагерь и привести побольше людей и фургоны для перевозки кости.
– Я поеду, – быстро встал Шон.
– Я сам об этом думал.
Но Шон уже приказывал Мбежане седлать лошадь, и после вчерашнего упа не мог с ним спорить.
– Скажи уме, чтобы переправила фургоны через реку. Мы не хотим, чтобы разлив застал нас на этом берегу. Может, ты ей поможешь?
– Конечно, – ответил Шон. – Конечно, помогу.
Его лошадь еще не отдохнула от вчерашней охоты, и прошло три часа, прежде чем он добрался до реки.
Шон привязал лошадь, спустился к одному из прудов, разделся и погрузился в воду. Растер тело песком, и, когда вышел из воды и вытерся рубашкой, кожу покалывало. Он ехал вдоль берега, и искушение пустить лошадь галопом было почти непреодолимым. Он немного посмеялся над собой. «Поле почти чисто, хотя я бы не удивился, если бы этот подозрительный старый голландец отправился за мной». Он снова рассмеялся и подумал о цвете ее глаз, зеленых, как крем-де-мент [30] в хрустальном бокале, и о форме ее груди. Мышцы его ног напряглись, и в ответ лошадь ускорила шаг.
30
Зеленый мятный ликер.
– Хорошо, хорошо, – сказал ей Шон, – я не настаиваю, но буду благодарен.
Вначале он в своем фургоне сменил пропотевшую рубашку на свежую, кожаные брюки на чистые коленкоровые и потертые сапоги на мягкие ботинки из лакированной кожи. Вычистил солью зубы и причесал волосы и бороду. Увидел в зеркале, что последствия драки почти не заметны, и подмигнул своему отражению.
– Она не сможет устоять перед тобой.
Он лихо подкрутил усы, выбрался из фургона и сразу почувствовал неприятное напряжение в желудке. По дороге к лагерю Леруа он думал об этом и понял, что это то самое чувство, с каким он шел в кабинет Уэйта Кортни в ожидании наказания за мальчишеские грехи.
– Странно, – прошептал он. – Почему я так себя чувствую?
Его уверенность рассеялась, и он остановился.
– Может, у меня дурно пахнет изо рта? Надо вернуться и пожевать гвоздики.
Он с облегчением повернулся, но понял, что это трусость, и снова остановился.
– Возьми себя в руки. Она всего лишь девчонка, необразованная маленькая голландская девчонка. У тебя было пятьдесят гораздо более красивых женщин.
– Назови хоть двух! – вызывающе спросил он у себя самого.
– Ну, например… О, ради бога, перестань!
И он снова решительно направился к лагерю Леруа.
Она сидела на солнце в кольце фургонов, на стуле, наклонившись вперед; свежевымытые волосы скрывали лицо и падали почти до земли.
– О нет! С такой головой!
Взмахнула юбками, стул отлетел, и она скрылась в фургоне. Шон почесал нос и неловко остановился.
– Почему вы так быстро вернулись, минхеер? – спросила она из-за брезента. – Как остальные? Все ли в порядке?
– Да, оба в порядке. Я пришел за фургонами, чтобы перевезти кость.
– О, это хорошо.
Шон пытался разгадать выражение, с которым она это произнесла: хорошо, что они в порядке, или хорошо, что он приехал? Пока все признаки благоприятны: смущение при его появлении – это хорошо.
– Что случилось? – громогласно спросила ума из другого фургона. – Это не упа. Неужели с ним что-то стряслось?
Фургон слегка покачнулся, и в дверях показалось ее розовое лицо, немного помятое спросонок.
Ее голос заглушил уверения Шона:
– О, я знала, что это случится! У меня было предчувствие. Не надо было отпускать его! Паулюс, о Ян Паулюс, я должна идти к нему. Где он?
От костра за фургонами прибежала Генриетта, залаяли собаки, и слуги добавили свои голоса к общему смятению. Шон старался перекричать их и в то же время наблюдал за тем, как из фургона выходит Катрина. Она привела волосы в порядок, перевязала зеленой лентой, и они теперь свисали на спину.
Со смехом она помогла ему успокоить уму и Генриетту. Ему принесли кофе, сели кружком и слушали его рассказ об охоте. Шон подробно рассказал о спасении Яна Паулюса и был вознагражден тем, что неприязнь в глазах Генриетты смягчилась. К тому времени как он закончил, было уже поздно переправляться через реку. Поэтому он еще поговорил – было очень приятно иметь трех внимательных слушательниц. Потом они вместе поужинали.
Ума и Генриетта с подчеркнутым тактом рано ушли в свои жилые фургоны и оставили Шона и Катрину у костра. Через тщательно рассчитанные промежутки из фургона умы доносился театральный кашель – напоминание о том, что они не совсем одни. Шон закурил сигару и сосредоточенно смотрел в огонь – он искал, что бы такое умное сказать, но в голове вертелось только «Слава богу, что тут нет упы». Он украдкой взглянул на Катрину – она тоже смотрела в огонь, а еще она покраснела. Шон мгновенно почувствовал, как румянец заливает его щеки. Он раскрыл рот, чтобы заговорить, и издал хриплый звук. Снова закрыл.
– Мы можем говорить по-английски, минхеер, если хотите.
– Ты говоришь по-английски?
От удивления к Шону вернулся дар речи.
– Я упражняюсь каждый вечер. Читаю вслух одну из своих книг.
Шон радостно улыбнулся ей. Неожиданно ему показалось очень важным, что она говорит на его языке. Плотину, сдерживавшую вопросы, которые следовало задать, и слова, которые нужно было сказать, прорвало, и речь полилась. Когда Катрина не могла подобрать нужное слово, она взмахивала руками и переходила на африкаанс. Короткие промежутки неловкого молчания они прерывали одновременными потоками слов и начинали смущенно смеяться. Взошла луна, красная луна дождя, и костер превратился в груду пепла.