Когда пируют львы
Шрифт:
В вестибюле было полно людей, и Шон через их головы крикнул портье за стойкой:
– Врача! Быстрей! Моя жена умирает!
Тот тупо смотрел на Шона. Шея у него была слишком тонкой для высокого жесткого воротничка, черные волосы разделены посредине и набриолинены.
– Быстрей, болван проклятый, шевелись! – заорал Шон.
Теперь все в вестибюле смотрели на него. Он стоял, все еще в одном полотенце вокруг талии, мокрый, с волосами, свисающими на лоб.
– Шевелись, парень, давай!
Шон приплясывал от нетерпения. На перилах рядом с Шоном стояла тяжелая каменная ваза, он угрожающе поднял ее, и клерк очнулся от транса и побежал к выходу. А Шон
Дирк стоял у кровати матери, щека у него оттопыривалась из-за большой конфеты во рту, а на лице было выражение любопытства. Шон подхватил сына, вынес во вторую спальню и, несмотря на его возмущенные вопли, запер дверь. Дирк не привык к такому обращению. Шон вернулся к Катрине и встал на колени у кровати. Он так и стоял, когда пришел врач. Шон коротко рассказал о черной воде, врач выслушал и попросил подождать в гостиной. Ждать пришлось долго. Но вот врач вышел, и Шон почувствовал, что под его профессиональной невозмутимостью скрывается удивление.
– Это рецидив болезни? – спросил Шон.
– Нет, не думаю. Я дал ей успокоительное.
– Но что с ней? Что это? – наседал Шон, и врач осторожно спросил:
– Не перенесла ли ваша жена потрясение… какая-то дурная новость, что-нибудь такое, что ее встревожило? Испытывала ли она нервное напряжение?
– Нет… Она просто вернулась из церкви. Но что с ней?
Шон схватил врача за лацканы и возбужденно затряс.
– Похоже на истерический паралич. Я дал ей настойку опия. Она спит; я зайду вечером взглянуть на нее.
Врач пытался оторвать руки Шона от своего костюма. Шон отпустил пиджак и мимо врача прошел в спальню.
В сумерках – уже почти стемнело – врач пришел снова. Шон раздел Катрину и укрыл одеялом, но сама она не шевелилась. Несмотря на лекарство, дышала она мелко и быстро. Врач был в замешательстве.
– Не понимаю, мистер Кортни. Не нахожу ничего ненормального, кроме общего истощения. Думаю, нужно просто подождать и посмотреть. Не хочу больше ничего ей давать.
Шон понял, что врач ничем не может помочь, и почти не заметил его ухода. Врач обещал снова зайти утром. Мбежане выкупал Дирка, накормил и уложил спать, потом неслышно вышел из номера, оставив Шона наедине с Катриной. Беспокойный день утомил Шона. Он оставил газ в гостиной гореть и лег на свою кровать. Немного погодя он уснул.
Когда ритм его дыхания изменился, Катрина посмотрела на него. Шон лежал поверх одеяла одетый, подложив под голову мускулистую руку; его напряжение выдавали дергающиеся губы и нахмуренное лицо. Катрина встала, подошла и остановилась над ним. Она чувствовала себя одинокой, как никогда в одиночестве буша; боль, которую она испытывала, превосходила всякую физическую боль – за несколько минут, которые ей потребовались, чтобы узнать правду, все, во что она верила, оказалось уничтоженным.
Она смотрела на Шона и с удивлением думала, что по-прежнему любит его, но ощущение безопасности, которое она всегда испытывала рядом с ним, исчезло. Стены ее замка оказались бумажными. Впервые она ощутила непрочность этих стен, когда видела, как он переживает свое прошлое и сожалеет о нем. Когда он танцевал с этой женщиной, Катрина чувствовала, как дрожат стены и воет холодный ветер. А потом стены рухнули. Стоя в полутемной комнате, глядя на мужчину, которому она беззаветно верила и который предал ее, она принялась вспоминать, чтобы убедиться, что не ошиблась.
Утром они с Дирком, возвращаясь из церкви, зашли в кондитерскую почти напротив гостиницы. Дирку потребовалось очень много времени, чтобы выбрать себе сладости.
Обилие
Шон знал, что утром Катрина пойдет в церковь.
Как просто! Шон договорился о встрече, отказался идти с Катриной, и, пока Катрина отсутствовала, к нему пришла эта развратница.
– Мама, мне больно.
Не сознавая этого, Катрина сжимала руку Дирка. Она выбежала из магазина, волоча Дирка за собой, почти пробежала через вестибюль гостиницы, поднялась по лестнице и прошла по коридору. Дверь была закрыта. Она открыла ее и сразу уловила запах духов Канди.
Ее ноздри расширились от этого запаха. Ошибиться невозможно: Катрина со вчерашнего вечера помнила запах свежих фиалок. Она услышала голос Шона из ванной. Дирк пробежал по комнате и заколотил в дверь ванной:
– Папа! Папа! Мама купила мне сладости.
Катрина положила на стол Библию и прошла по ковру, ощущая повсюду запах фиалок. Она остановилась в дверях спальни.
На полу лежала ночная сорочка Шона. На ней еще видны были влажные пятна. Катрина почувствовала, что у нее задрожали ноги. Она увидела серые пятна на белых простынях постели. У нее закружилась голова, щеки горели; она с трудом добралась до своей постели.
Глава 32
Она знала – ошибки нет. Шон взял эту женщину самым небрежным образом, в их собственной спальне, почти у нее на глазах, и его отказ от нее вряд ли стал бы более полным, если бы он ударил ее по лицу и выбросил на улицу. Ослабленная болезнью, потерей ребенка, болями своего цикла, она лишилась способности к сопротивлению. Она любила его, но оказалась недостойна его.
Она не может оставаться с ним – не позволяет упрямая гордость ее народа. Есть только один выход.
Катрина робко наклонилась – целуя Шона, она ощутила его теплый мужской запах и почувствовала, как борода щекочет ей щеку. Решимость ее дрогнула, ей захотелось броситься ему на грудь, обнять руками за шею, умолять. Она хотела вымолить еще один шанс. Если бы он объяснил, чем она ему не угодила, она попробовала бы измениться; только бы он сказал ей, что она делала неверно. Может, если они вернутся в буш…
Она с трудом заставила себя отойти от кровати. Сильно прижала к губам костяшки пальцев. Бесполезно. Он принял решение. Даже если она упросит его снова принять ее, между ними всегда будет стоять это. Она жила в замке и не променяет его на землянку. Подгоняемая хлыстом своей гордости, она быстро прошла к гардеробу. Надела пальто и застегнула его – оно доходит до лодыжек и закрывает ночную рубашку; накинула на голову зеленую шаль, связав ее концы на горле. Снова взглянула на Шона. Он спал, раскинувшись большим телом, по-прежнему с нахмуренным лицом.