Когда под ногами бездна (upd. перевод)
Шрифт:
Мои шаги сопровождались уютным поскрипыванием. Успокаивающие звуки… Интересно, почему люди не желают просто возвратиться к собственным истокам? Вот оно, подлинное обретение, величайший дар: находится там, где тебе предназначено свыше. Если повезет, когда-нибудь я найду свое особое, истинное место (иншалла)!
Массивная дверь из какого-то светлого дерева, с гигантскими шарнирами и железной решеткой, внушала невольное почтение. Не успел я дотронуться до медного молотка, как она распахнулась. Сверху вниз на меня смотрел высокий, стройный золотоволосый европеец. Глаза голубые, как у Билла (в отличие от безумного взора
Я покачал головой и сказал: «Анаа ля афхам», ухмыляясь как тупой феллах, за которого он явно меня принял.
Блондин потерял остатки терпения. Он попробовал заговорить по-английски. Я снова покачал головой и, подобострастно улыбаясь и извиняясь, наполнил его уши вязкой арабской речью. Видно было, что европеец не понимает ни слова и вряд ли продолжит попытки объясниться с аборигеном. Он уже собрался захлопнуть тяжелую дверь перед моим носом, но заметил машину Билла. Это заставило его задуматься. Я выглядел как типичный араб, а для такого как он все мы примерно одинаковы. Одним из главных отличительных признаков здешних недочеловеков является бедность. Однако грязный нищий дикарь в моем лице нанял такси, чтобы добраться до резиденции богатого и влиятельного белого господина. Подобное обстоятельство никак не укладывалось в обычную схему и повергло немца в легкое замешательство, что мешало ему сразу прогнать меня. Он ткнул пальцем в мою грудь и что-то пробормотал, очевидно: «Жди здесь». Я растянул рот до ушей, прикоснулся к сердцу и лбу и вознес хвалу Аллаху не менее четырех раз.
Минуту спустя он вернулся с пожилым слугой арабом. Они коротко переговорили о чем-то, затем старик повернулся ко мне, улыбнулся и приветствовал:
— Мир тебе!
— И с тобой да будет мир! — отозвался я. — О мой добрый сосед, скажи, человек, стоящий рядом с тобой — известный своими достоинствами, почтенный Люц Сейполт-паша?
Тот коротко рассмеялся:
— Ты ошибся, о мой племянник. Он всего лишь привратник, такой же слуга, как и я.
Я сильно сомневался в их равном положении. Блондинчик явно принадлежал к свите Сейполта, вывезенной из Германии.
— Клянусь честью, я глупец! — воскликнул я. — Я приехал, чтобы задать важный вопрос Его Превосходительству.
Арабские правила приветствия допускают сложную многоступенчатую лесть. Сейполт занимался каким-то не очень крупным бизнесом; я уже успел назвать его пашой (архаичный титул, используемый для восхвалений и приветствий) и Превосходительством (словно он посол). Слуга из местных хорошо понял, чего я хочу. Он повернулся к немцу и перевел наш разговор.
Теперь блондинчик выглядел совсем не радостно. Он пролаял короткую фразу. Старик обратился ко мне:
— Привратник Рейнхарт желает услышать твой вопрос.
Я ухмыльнулся, глядя прямо в глаза немцу:
— Я только разыскиваю свою сестру Никки, господин.
Араб пожал плечами и перевел мои слова. Рейнхарт моргнул и поднял было руку, но спохватился. Он сказал что-то старику, тот объявил:
— Здесь
— Я уверен, что она у вас. Речь идет о семейной чести. — Я говорил угрожающим тоном; глаза слуги-араба удивленно расширились.
Рейнхарт не знал, что предпринять: то ли расквасить мне нос дверью и избавиться от назойливого посетителя, то ли переложить решение проблемы на плечи начальства. Я решил, что блондинчик трус, и оказался прав. Он не захотел брать на себя ответственность и препроводил меня внутрь, в прохладный, роскошно обставленный дом. Я был рад избавиться от палящих лучей солнца. Старик куда-то пропал, вернувшись к исполнению прямых обязанностей. Рейнхарт не удостоил меня ни словом, не взглядом; он просто шел впереди, а я следовал за ним. Мы добрались до еще одной массивной двери, вырезанной из прекрасного темного дерева. Рейнхарт постучал, раздался резкий грубый голос, привратник ответил. После небольшой паузы прозвучал приказ, Рейнхарт повернул ручку, приоткрыл дверь всего на несколько миллиметров и удалился. Я вошел в комнату, вновь преобразившись в тупого араба, сложил ладони и несколько раз поклонился, приветствуя важного белого пашу.
— Я имею честь разговаривать с Его Превосходительством? — спросил я по-арабски.
«Его Превосходительство» оказался грузным, лысым человеком с тяжелыми чертами лица; я дал бы ему лет шестьдесят. В гладкий череп, блестящий от пота, воткнут модик и две-три училки. Он сидел за столом, заваленным бумагами, сжимая в одной руке телефон, в другой — большой, сверкающий голубоватой сталью игломет.
Сейполт улыбнулся.
— Окажи мне честь, пожалуйста, подойди поближе, — произнес он на безупречном арабском: очевидно, за него старалась языковая училка.
Я снова поклонился. Необходимо срочно что-то придумать, но мозг словно отключился. Иногда со мной такое происходит при виде оружия, направленного прямо в лоб.
— О почтенный, известный своими достоинствами господин мой, — начал я, — молю, прости меня за то, что я отвлек от важных дел такого…
— Оставь всю эту шелуху. Зачем пришел? Ты знаешь, кто я. Тебе известно, что мое время дорого стоит.
Я вытащил из сумки записку Никки и протянул ее Сейполту; думаю, он сам разберется.
Немец внимательно прочитал ее, потом опустил телефон, но, к сожалению, не игломет.
— Значит, ты Марид? — Он перестал улыбаться.
— Так меня назвала мама, — ответил я.
— Не надо строить из себя умника. Садись вот сюда. — Он махнул рукой, держащей оружие, в сторону стула. — Я кое-что слышал о тебе.
— От Никки?
Сейполт покачал головой:
— От разных людей в городе. Сам знаешь, как арабы обожают сплетничать.
Я улыбнулся:
— Не думал, что приобрел такую репутацию.
— Ну, радоваться тут особенно нечему, сынок. Теперь скажи мне, что дает тебе повод предполагать, что так называемая Никки, кем бы она ни была, находится здесь? Твое письмо?
— Я решил, что логично начать поиски с вашего дома. Если ее здесь нет, почему вы играете такую важную роль в ее планах?
Сейполт, казалось, искренне недоумевал.
— Не имею ни малейшего представления. Я говорю правду, Марид. Никогда не слышал о твоей девице, и мне она ни к чему. Прислуга подтвердит: уже много лет меня вообще не волнуют женщины.