Когда пробудились поля. Чинары моих воспоминаний. Рассказы
Шрифт:
Шамшад замолчала. Тогда надзиратель с улыбкой сказал, обращаясь к Ясину:
— Сдается мне, что у Касима-бхаи был уговор с твоим хозяином. Да и взял-то он твою жену к себе в услужение только по его наущению — недаром Касим-бхаи на суде показал против Шамшад. Ей было предъявлено обвинение в том, что она проникла в комнату гостя с целью ограбить его. От слуг добились показаний, что и раньше несколько раз Шамшад попадалась с поличным, да кражи были все пустяковые, а потому их хозяин, Касим-бхаи, прощал ее, тем более, что она плакала горючими слезами — прощения просила. Вот почему словам Шамшад на суде не придали
— Шади! Моя Шади! — Лицо Ясина мгновенно просветлело. Забыв об окружающих, он схватил жену за руки и прижал к себе. Но через секунду, устыдившись своего порыва, отпустил ее. Надзиратель рассмеялся и благодушно сказал:
— Идите вон за ту большую сливу, я разрешаю вам поговорить с полчасика.
Ясин и Шамшад тотчас же направились к скамье, что стояла под раскидистым сливовым деревом.
Там они рассказали друг другу все, что случилось с ними с тех пор, как они не виделись. В глазах Шамшад мелькнула тревога, когда она спросила:
— Куда же мы пойдем, когда нас освободят?
— Не волнуйся, где-нибудь да устроимся, — уверенно ответил Ясин. — Не найдется крыши над головой, проживем и на улице, но честью своей торговать ни за что не будем!
Шамшад помолчала. Потом с тяжелым вздохом сказала:
— Господи, когда же переменится этот мир!
— Что ты, моя дурочка! — улыбнулся Ясин. — Сам по себе мир никогда не переменится. Его нужно изменить — ведь, чтобы выросла молодая трава, приходится вырывать старую.
С этими словами он с силой вонзил лопату в землю, поднял большой пласт земли, поросший блеклой, желтой травой, и с ненавистью швырнул далеко в сторону.
ТРАХ-ТАРАРАХ!
Перевод Н. Толстой
— Целых десять лет я пытаюсь продать один сценарий, да все впустую, — говорил я Дилавару.
Мы сидели в буфете на студии «Шри Раванд» и жевали мясо, поджаренное два дня назад. Соус и лук, впрочем, были свежие, и мы старались есть их побольше, чтобы — пусть ценой ужасной горечи во рту — перебить запах и вкус мяса. Это напоминало скучный фильм, где редко-редко мелькнет интересный кадр.
— Что за сценарий? — спросил Дилавар, ожесточенно вгрызаясь зубами в черствую булку. Зубы и челюсти у Дилавара твердые, крепкие, как у лошади. У него низкий, густой бас, и булка вроде бы сама крошится у него во рту от одних только звуков его зычного голоса, в то время как мне приходится размачивать ее водой.
Я подвизался в кинематографии вот уже десять лет, но до сих пор не мог пристроить ни одного своего сценария. Иногда, правда, мне поручали писать диалоги и эпизоды. Тем и пробавлялся. Дилавар же всего два года, не больше, как пришел в кино, но ему удалось продать шесть сценариев, пусть недорого, но зато целых шесть! Теперь он жил в Джуху[44], в небольшом коттедже. У меня же не было своего дома, потому я и поселился у него. За семьсот рупий Дилавар приобрел старый автомобиль, перекрасил его, заменил некоторые детали — словом, сделал эту развалину
— Основная идея моего сценария замечательна, — сказал я. — Представляешь, живет герой…
— Ну конечно! Без него, подлеца, ни один фильм не обойдется! — прервал меня Дилавар, не желая упускать случая ругнуть героя. Дилавар имел печальный опыт: он приехал в Бомбей, чтобы играть роли героев, а ему пришлось заделаться сценаристом — надо было зарабатывать на жизнь.
— У героя есть мать, — продолжал я.
— Само собой! Ведь, не будь ее, этого мерзавца не было б на свете! Да что ты в самом деле все мямлишь: жил герой, у него была мать. Любой парикмахер лучше тебя расскажет, в чем суть! — Дилавар хлопнул меня по спине. Обиженный, я замолчал. — Дальше! — приказал он.
— Дальше ничего не было, — ответил я жмурясь. В носу у меня защекотало.
Дилавар молчал, мрачно взирая на меня, потом взорвался. Обругав меня последними словами, он сказал:
— Таких болванов, как ты, поискать!.. Десять лет обиваешь пороги студии со своим сценарием, а ничего у тебя не выходит. И еще уверяешь, что идея у тебя замечательная!
— Да, это так, и всякий, кто знакомится с моим сценарием, говорит то же самое. Сценарий просто великолепный.
— Тем не менее никто его не покупает, — ядовито заметил он. — Почему, как ты думаешь?
— Говорят, что в нем нет экспрессии… нет шума, нет выстрелов.
— Ха! За этим дело не станет! Пожалуйста, рассказывай дальше. — Дилавар внезапно перешел на мягкий, ласковый тон. — Если мне понравится, я куплю твой сценарий либо уговорю кого-нибудь купить его. Но прежде изложи-ка мне основную идею.
Я снова начал:
— Живет герой. У него есть возлюбленная.
— Возлюбленная? Чья? Его или его матери?
— Да нет! Конечно, героя! Зачем ты смеешься надо мной? — Я начал сердиться.
— Тогда так и говори: в фильме есть герой, у него — мать и возлюбленная. А то еще злится!
— Мать — бедная женщина, вдова, — продолжал я. — С большим трудом, во всем себе отказывая, она вырастила сына, дала ему возможность получить образование. И вот этот юноша полюбил девушку, и девушка полюбила юношу.
— Поразительно! Неужели она тоже его полюбила? — воскликнул Дилавар. — Признаюсь, подобной удивительной истории я до сих пор никогда не слышал!
Я ужасно разозлился, но все же сдержал себя, потому что твердо настроился рассказать ему содержание будущего фильма. Я подавил в себе гнев и сказал:
— Ну ладно! Я опускаю массу промежуточных сцен. Идея вкратце такова: мать, видя, что сын ее полюбил всем сердцем, дает согласие на брак. Они должны пожениться.
— Кто? Сын на матери?
— Да не сын на матери, а мать на героине. Тьфу! Я хотел сказать, что герой должен жениться на героине. Что ты меня все сбиваешь! — Я рассердился не на шутку, но вовремя взял себя в руки и поспешил продолжить: — Так вот, за месяц до свадьбы героиня вдруг заболевает. Лейкемией.
— А это что за штука? Вроде чахотки?