Когда пробудились поля. Чинары моих воспоминаний. Рассказы
Шрифт:
Муж в ответ только скрипнул зубами. Вопросы, вопросы, вечные вопросы, бездна вопросов! Почему этот рис такой жесткий? Почему похлебка такая жидкая? Почему жена его похожа на ощипанную курицу? Почему молчит дочка? Почему женихи требуют в приданое скутер? Вопросы болтались в голове, как горошины в похлебке. Ответа на них не было, пришлось молча глотать скудное варево.
Дживанрам забрал дочь из колледжа.
— Бюджет не позволяет, — объяснил он приятелю Тотараму, приказчику из лавки Севамалдола, торговца тканями. Пожалуй, Дживанрам выразился бы точнее, если бы сказал: «Карман не позволяет». Но слово «карман» звучит как-то слишком обнаженно, как пощечина, а в слове «бюджет»
— А твоя Бэла все еще учится в колледже? — осведомился Дживанрам.
— Да! — с тихим ликованием отозвался Тотарам. — Будущей зимой празднуем ее свадьбу.
— Нашли жениха? — упавшим голосом спросил Дживанрам.
— Нашли! — нежно проворковал Тотарам. Она сама с ним сговорилась, в колледже. Богатый парень!
Тотарам ушел. Дживанрам злобно поглядел ему вслед и, подражая тоненькому голосу приятеля, пропищал:
— «Она сама с ним сговорилась!» — Потом сердито сплюнул и добавил: — Мерзавец!
Прошло два года. Судха служила машинисткой в солидной фирме на Асаф Али-роуд. Она стала еще более замкнутой, молчаливой, работящей. Теперь родители относились к ней с большим уважением: ведь она приносила в дом сто рупий! По вечерам она готовилась к экзаменам на степень бакалавра искусств, занималась стенографией.
Семья стала жить в достатке, и Дживанрам с Маггхи еще усерднее принялись искать жениха. Жалованье Судхи старались не трогать: копили деньги на скутер.
Прошло еще сколько-то времени, и охотник на скутер нашелся. Когда было достигнуто соглашение по основным пунктам — о стоимости свадьбы, о приданом, наличных деньгах и золотых вещах, Моти — так звали жениха — вместе со своими сестрами явился, наконец, взглянуть на будущую супругу.
Пожалуй, никому не шло так имя Моти[26], как этому парню: светлолиций, красивый, веселый, он и в самом деле светился, как жемчужина. Коричневый костюм выгодно оттенял его чуть золотистую кожу и темные кудрявые волосы. Руки в белоснежной оторочке манжет казались сильными и изящными. Он взглянул на принаряженную Судху, улыбнулся — и сердце простодушной девушки растаяло. Пиала зазвенела в руках. Как трудно было передать гостю чай, не расплескав его…
Моти и его сестрицы попили чаю, поблагодарили хозяев и учтиво распрощались. На другой день сестры передали: девушка не понравилась.
А Судха всю ночь не сомкнула глаз. Всю ночь стоял перед ее взором красавец Моти. Она видела его милое лицо, его стройную фигуру, чувствовала прикосновение его рук, и душа ее замирала.
— Скажите пожалуйста, девушка ему не понравилась! — бушевала Маггхи, жаря на шипящей сковородке овощи. — А он-то разве красавец Юсуф[27]? Думает, в белой коже вся красота, а того не видит, что у самого и нос лепешкой, и волосы в проволоку скручены. А сестрички-то его? У одной глаза в разные стороны смотрят, другая размалевала рожу, а все одно на крысу смахивает. А уж младшая-то! На голове не волосы, а пакля! Уф! Девушка не нравится! — И она с такой яростью заскребла ложкой по дну сковороды, будто поджаривала не овощи, а самого Моти.
Судха чувствовала, все вокруг — и родные, и соседи, и сослуживцы — убеждены, что на нее это событие не произвело никакого впечатления. Работала она по-прежнему аккуратно, никогда не искала мужского расположения, не подавала поводов для ухаживания. От этой девушки веяло холодом,
Людям и невдомек было, какая буря поднялась в душе Судхи, когда Моти от нее отказался. Впервые в жизни она полюбила. Но кто знал об этом? Такое разве кому расскажешь? Мол, тот, кто был мне нужен, пришел, взглянул и ушел: я ему не нравлюсь. Сколько слез проливают обычно из-за несчастной любви, а эта девушка и слова не вымолвила.
Однажды Судха задержалась на сверхурочной работе. Из конторы вышла, когда уже совсем стемнело; помахивая коричневой сумочкой, перешла улицу и оказалась в парке Асафа Али. Этот крошечный уголок покоя приютился возле самых Делийских ворот. Деревья, зеленые газоны, несколько скамеек — вот и все. Обычно в парке бывало шумно от сновавших по улицам машин, но теперь, в этот поздний час там оказалось довольно тихо. Судха часто туда заглядывала после работы: посидит полчаса на скамейке, унесенная в дальние дали ветром мечтаний, и пойдет домой. Одиночества она не страшилась, оно было единственной ее отрадой. Не боялась она и вечернего часа — он был ей другом. Не пугалась темного люда — было в этой девушке нечто такое, что заставляло городское жулье обходить ее стороной.
Итак, в парке было темно и тихо. От каменной скамьи шел холод. Судха немного посидела на скамье, но усталость не проходила. Тогда она поднялась, подошла к большому дереву, села под ним, прислонившись спиной к стволу, и закрыла глаза.
Вдруг кто-то рядом спросил:
— Почему ты здесь? И одна?!
Судха подняла глаза. Перед ней стоял Моти. В том же коричневом костюме, с той же ослепительной белозубой улыбкой. И руки были те же — сильные и красивые…
— Ты на меня сердишься?
Судха медленно кивнула головой. Глаза ее налились слезами.
— Я поступил плохо?
Девушка снова кивнула. Слезы потекли ручьями. Моти вынул из кармана платок и принялся вытирать ей лицо.
— Разве можно из-за этого плакать? — с укоризной сказал он. — Человек волен любить или не любить, верно?
— Да разве ты меня узнал? Я тебе не понравилась… А ты пробовал лепешки, испеченные моими руками? Ел горох и плов, которые я приготовила? Ощутил ли боль моего сердца? Угадал ли ребенка, надежду на которого я почувствовала, едва лишь на тебя взглянула? Ты подметил только худобу моего лица, а моего будущего сына — его прелести ты не увидел? Как мог ты не остановить взгляд на моих руках, которые всю жизнь омывали бы прохладной водой твои уставшие за день ноги, всю жизнь пришивали бы пуговицы к твоим рубашкам? Я показалась тебе чересчур смуглой, а как же свитер, тот белоснежный свитер, который я хотела для тебя связать? Ты не слышал моего смеха, Моти, не изведал вкуса моих слез, не почувствовал прикосновения моих пальцев к своим волосам, не знаешь, как дрожало бы в твоих объятиях мое девственное тело. Так как же ты мог решить, что я тебе не нравлюсь?
Ух, какая длинная речь! И как это удалось Судхе все выговорить? Она говорила — а сама плакала. Потом голова ее склонилась на плечо Моти. Тот, смущенный и пристыженный, легонько поглаживал плечи девушки…
Домой она возвратилась поздно и на вопрос матери беспечно ответила:
— Сидела в конторе. Работы было много. — И бросила на кровать сумочку.
За ужином она вдруг стала привередничать: то ей не по вкусу, другого не хочет… Отец и мать в недоумении глядели на дочь. Глаза ее припухли от слез, но в них, впервые за долгие годы, вспыхивал тонкий лучик счастья, подобно тому как в темных валунах туч загорается огненный излом молнии.