Когда пробудились поля. Чинары моих воспоминаний. Рассказы
Шрифт:
— Ну, сколько осталось? — спросил инспектор.
Кондуктор сосчитал пассажиров: двадцать девять. Меня теперь он никак не мог прогнать — между нами установились отношения заговорщиков.
Из тех, кто вошел позже, кроме молодоженов, в автобусе осталась только старуха-синдхи, учительница вечерней школы. Она всегда приходила на остановку последней, ее знали все постоянные пассажиры. Обычно она несла большую сумку, наполненную картофелем, помидорами, луком и другими овощами. Она была вдовой и всегда ходила в белом залатанном сари.
— Ты тоже выходи, — нехотя сказал ей кондуктор.
—
— Ничем не можем помочь — таково распоряжение муниципалитета, — вмешался полицейский инспектор.
— Но, сынок, у меня нет денег на такси. Идти-то три мили, а сейчас двенадцать часов!.. Разреши мне, сынок… Я поклонюсь тебе в ноги. — И она припала к ногам полицейского.
Тот сказал, поспешно поднимая ее:
— Ничего не могу поделать. Кондуктор обратился ко мне, и я не могу допустить, чтобы в автобусе ехало больше двадцати восьми пассажиров. Прошу выйти.
— Ради бога!.. — умоляла старуха. — Я работаю в вечерней школе и освобождаюсь только в десять часов, к одиннадцати прихожу сюда. Раньше не успеваю. А вот приеду домой, надо еще приготовить себе еду. Сжальтесь над вдовой!.. — И она заплакала.
Полицейский инспектор окинул взглядом автобус и сказал:
— Если кто-нибудь из вас уступит ей место, я не буду возражать.
Никто не двинулся — ни Хаджи Дауд, ни я, ни Бекаль — магистр искусств, ни тот марвари, который побывал в Швейцарии. Все как ни в чем не бывало сидели на своих местах и посматривали в окна с таким видом, словно инспектор обращался не к нам, а к кому-то другому.
Полицейский сказал старухе:
— Видите, никто не хочет, придется вам сойти.
Старуха, всхлипывая, взяла свою сумку, посмотрела на бездушных людей, потом как-то растерянно повернулась и пошла к выходу.
И вдруг со своего места поднялся железнодорожник в синей рабочей блузе, грязной, вымазанной маслом.
— Садитесь, я выйду! — тихо окликнул он старуху и бросил гневный взгляд на опрятных пассажиров. Глаза на его темном лице сверкали, как угли. Он хотел что-то сказать, но махнул рукой и молча вышел, опираясь на палку и прихрамывая.
Но не он сошел с подножки вниз, это мы спустились на несколько ступеней по лестнице совести. Автобус тронулся. Все сидели на своих местах молчаливые, пристыженные.
Гунджан, господин с изрытым оспой лицом, работник кино, не мог вынести тягостного молчания. Он наклонился ко мне и с таинственной улыбкой шепнул:
— Брат, вы тоже пришли с опозданием.
Я сердито ответил ему:
— Как это — с опозданием?!
Мой раздраженный тон, очевидно, испугал его, и он поспешил поправиться:
— Нет-нет, я ошибся, вы пришли раньше.
— Вы всегда ошибаетесь! — буркнул я.
Гунджан замолчал, и снова воцарилась тишина.
Автобус проехал поворот и обогнал прихрамывающего железнодорожника. Мы отвернулись от окна, но стук его палки звучал в ушах, и казалось, она ударяется не о каменную мостовую, а о наши сердца.
И я подумал, что мы со своим автобусом не впереди, а позади того рабочего, что он давным-давно опередил нас всех.
Я БУДУ НОСИТЬ БОТИНКИ
Перевод
Фазал никогда не носил ботинок. Даже в восемнадцать лет. А уж как ему хотелось походить в ботинках! Но судьба была безжалостна к нему. Детство Фазал провел в приюте, где мулла — человек с воспаленными глазами и длинной бородой — то и дело награждал его тумаками. В приюте детей морили голодом. Их, конечно, кормили, но порции были так малы, что дети никогда не наедались.
Гнетущее чувство голода заставляло Фазала постоянно рыться в кучах отбросов. Иногда ему удавалось найти объедки манго, иногда гнилые апельсины, а то и бананы. Какими сладкими казались они ему! А на заднем дворе Мирана Шаха Ходжи ему нередко попадались ароматные кусочки солоноватого бириани. В такие минуты глаза его чуть не выскакивали из орбит, он с жадностью набрасывался на еду, а потом облизывал свои пальцы. Ночью ему снились целые горы жаркого, манго и других яств, и с радостным криком он просыпался. За это мулла или менеджер[33] не раз били его.
Казалось, мальчик был одурманен запахами еды. Нервы его были натянуты как струны, и малейшее упоминание о пище вызывало у него чувство голода. Он думал только о еде, видел только еду, ощущал только ее запах. Тысячу раз мулла пытался заставить его правильно повторить молитву, но мальчик был так голоден, что не мог думать ни о чем другом, кроме еды.
Потому-то его и выгнали из приюта. Да и особой сообразительностью он не отличался. В приюте мальчик научился воровать. Правда, не деньги, а пищу. Дважды мулла и менеджер заставали его на месте преступления, а потом так нещадно били, что он недели две не мог подняться с циновки. Но даже этот, такой дорогой ценой доставшийся ему кусок казался необыкновенно вкусным. В слезах и муках крепнет и мужает душа. Тело Фазала ныло от боли, но язык продолжал ощущать сладость пищи, и это действовало на него исцеляюще. Думы о пище утишали страдания, врачевали раны…
Если бы дело касалось только воровства, Фазала, может быть, и не выгнали бы из приюта. Но он совершил более тяжкое преступление. От милостыни, которую он собирал для приюта, мальчик утаивал одну-две пайсы и покупал на них горсть жареного гороха или горячего риса. Вскоре и другие приютские ребята, взяв с него пример, начали делать то же самое. Об этом прослышал менеджер. А разве потерпит он, чтобы милостыня, предназначенная для приюта, уплывала в животы бродягам-мальчишкам. Их поймали с поличным и жестоко избили. Фазалу выбили глаз. После этого маленьких мошенников вышвырнули из приюта.
Первые дни товарищи, как могли, помогали Фазалу. Они отнесли его под железнодорожный мост и по-братски ухаживали за ним. Из глаза не переставая текла кровь. Чтобы остановить ее, мальчики присыпали глаз толченым углем. Когда кровотечение прекратилось, кто-то научил их приложить к глазу еще и навоз. Потом они прикладывали цемент, глину, известь. Одним словом, все, что попадалось под руку. Через несколько дней глаз распух от гноя, и у Фазала начался жар. Он метался в бреду, но товарищи оставили его и разбрелись по городу. Их снедало одно желание — набить поскорее свои животы.