Когда сгущается тьма
Шрифт:
К удивлению адвоката, Пауло не стал прибегать к свойственным полицейским уверткам и общим словам и перешел прямо к делу.
— Фэлкон скоро отправится к праотцам.
— Уверен, что, если это случится, никто винить вас не будет.
— Вы не понимаете… Это не альтернатива, а единственный оставшийся нам вариант. Вы хотели знать план, вот вам план. Они приняли совершенно определенное решение.
Джек подумал, что Пауло, употребив в данной ситуации местоимение «они», вольно или невольно отмежевался от своего начальства.
— Что, дали добро на атаку СВАТа?
— Нет. Сначала
— И как они планируют это сделать?
— Это моя работа. Вернее, моя и ваша, поскольку разговаривать с ним придется также и вам.
— И что, по-вашему, я должен ему сказать? Эй, Фэлкон, не можешь ли ты подойти поближе к окну? Подошел? Очень хорошо. А теперь, будь добр, подними повыше голову. И немного так постой…
— В идеале надо уговорить его открыть дверь, чтобы снайпер получил возможность чисто сделать свое дело. Заставить подойти поближе к окну или как-нибудь иначе подставиться под выстрел — тоже, конечно, вариант, но не самый лучший. Даже классный стрелок может промахнуться, стреляя сквозь стекло.
— Какая разница? Это же оконное стекло, а не бутылочное?
— И все равно оно способно повлиять на траекторию полета пули, особенно если стрельба ведется с большого расстояния и под углом. Кроме того, мне кажется, что собирается дождь. Если он все-таки пойдет, это станет дополнительным неудобством для стрелка. В кризисных ситуациях принято исходить из предположения, что даже в ясную погоду первый выстрел окажется неудачным. Впрочем, теперь, когда снайперам дали «зеленый свет», им понадобится лишь доля секунды, чтобы сделать второй выстрел и третий…
Джек обдумал его слова. Больше всего на свете ему хотелось, чтобы противостояние наконец завершилось, но до сих пор у него была хотя бы слабая надежда, что Фэлкон сложит оружие и сдастся. Однако с этого момента переговоры с ним сводились только к одной цели — попытаться подставить его под пулю. И эта установка в корне меняла положение вещей.
— И когда решение было принято?
— Мне сообщили об этом минут пять назад.
Что-то в голосе Пауло подсказало Джеку, что сержанту не очень-то хочется отвечать на этот вопрос.
— Понятно. Но когда все-таки они пришли к такому решению?
— Вскоре после того как выяснилось, что в комнате находится раненая заложница. По крайней мере так мне сказали.
Джек снова уловил в его словах и интонации некую расплывчатость и двусмысленность. Но время игнорировать недоговоренности прошло. Джеку требовалось выяснить все досконально, поэтому он спросил прямо, без обиняков:
— Вы верите в то, что услышали?
Ответом ему послужило молчание. Если бы Пауло мог видеть, Джек в подобной ситуации, вероятно, сказал бы, что они обменялись долгими испытующими взглядами, какими окидывают друг друга осторожные люди, пытаясь определить, достоин ли собеседник доверия и можно ли пускаться с ним в откровения, а если да, то до какой степени. Но хотя Пауло был слепым, у Джека тем не менее сложилось впечатление, что он делал именно это, то есть мысленно оценивал его в смысле надежности, хотя и на каком-то другом уровне, подключая более тонкие чувства восприятия, никак не связанные со зрением.
— Вообще-то
— Стало быть, кое-какие вопросы у вас в этой связи возникли?
— Возникли, не скрою.
— А вы задумывались об истинной цели того, что здесь происходит? — спросил Джек.
— У меня лично только одна цель: добиться скорейшего освобождения заложников.
— Для вас важно в этой связи, умрет Фэлкон или останется жив?
— Естественно, я бы предпочел, чтобы он остался в живых. Но безопасность заложников для меня важнее.
Похоже, он дал честный ответ. Но Джеку и не надо было ничего, кроме честности.
— Может, в таком случае перестанем говорить банальности?
Выражение лица у Пауло изменилось, словно он вдруг осознал, что в его речи слишком много заезженных полицейских штампов.
— Давайте попробуем.
У Джека имелись свои соображения, но он не знал, как лучше их преподнести и озвучить. Секунду подумав, он решил двигаться к цели обходными путями.
— Вы знаете нашу с Тео историю, не так ли?
— В общих чертах. Если не ошибаюсь, вы были его адвокатом и спасли от электрического стула.
— За все четыре года, что я проработал судебным адвокатом от общественной организации «Институт свободы», это был мой единственный невиновный подзащитный.
Пауло покачал головой:
— Уж и не знаю, как у вас, адвокатов, это получается. Я имею в виду, защищать виновных.
— Может, обсудим этот вопрос позже — за кружкой пива, когда все закончится? Как ни странно, но я сейчас имел в виду не Тео, а другого своего клиента.
— Фэлкона?
— Нет. Парня по имени Дасти Боггз. Он играл в баре на бильярде и вступил в спор о результатах игры. Дасти считал, что выиграл партию, но его соперник придерживался прямо противоположного мнения. Поскольку консенсус найден не был, Дасти вышел из бара, взял в своей машине пистолет и, вернувшись в заведение, продырявил сопернику голову.
— И вы, значит, защищали этого Дасти?
— Да. Между прочим, это был мой самый первый клиент. Я только что окончил факультет правоведения и готовился к собеседованию для вступления в адвокатскую палату. Ну так вот, мы с боссом поехали в тюрьму, чтобы опросить его. По какой-то непонятной причине Дасти выказал мне больше доверия, чем боссу, хотя у судебного адвоката Нейла Годерича было за плечами больше дел об убийстве, нежели у какого-либо другого известного мне законника. Как бы то ни было, в конце беседы Нейл сообщил Дасти, что защищать его интересы в суде будет он. Дасти разозлился, ударил кулаком по столу и гаркнул: «Я хочу Свайтека!»
— Даже несмотря на то что вы еще не были членом палаты?
— Именно. Ну, Нейл согласился на это с условием, что будет меня курировать. Так я стал защитником Дасти и сам от начала и до конца провел это дело. Пришлось мне тогда попотеть, ничего не скажешь…
— Ну и как? Вам удалось добиться его освобождения?
— Шутите? Он был осужден за убийство первой степени и приговорен к смертной казни. Но вот в чем суть этой истории: Дасти подал апелляцию на отмену приговора и… Догадайтесь, какой у него был главный аргумент?