Когда смерть – копейка…
Шрифт:
Невозможно, чтобы эти люди так волновались и были бы при этом неискренни. Капитан Глеб Никитин очень внимательно слушал разгорячённых мужиков и так же пристально, поочерёдно, смотрел в лицо каждому.
«Годы идут и это уже совсем не те мальчишки, которых я прочно запомнил с тех пор. Они изменились, да и я… Конечно, изменился. Они научили меня многому….
Герман останется таким же. Ни хуже, ни лучше сегодняшнего. Многое не будет знать и понимать. Или не захочет знать. Его просто жалко.
Назар после всех
Марек справится со всем. Разберется. Он – умный, жадина. Такие выплывают всегда.
Виталика больше обижать не буду….».
Они говорили!
Глеб Никитин получил, что хотел.
С этой целью он сам три дня трепался много и пусто, к чему совершенно не привык; задавал странные, не совсем тактичные вопросы, грубил, иногда глупо смеялся и ждал.…
Три дня он провел в ожидании того, что заговорят другие.
Глеб не сомневался, что в их словах будет много лжи, корыстной и злой, много пустого вранья, простого и привычного для них, будут жалкие попытки скрыть чего-то нехорошее, желание похвастаться несуществующим, обидеть другого….
Он был уверен, что среди всего этого хлама он обязательно заметит и выберет нужное. Все эти дни ему приходилось быть немного не собой, но зато он имел возможность смотреть в их глаза, прислушиваться к чьему-то внезапно дрогнувшему голосу, отмечать странные интонации, несовпадения ранее сказанных слов…
Глебу были дороги эти люди и он не мог оставить их вот так, такими…
Разгадка была ясна. Результат был близок. Нужно было ещё совсем немного поработать.
– Ладно, садитесь поплотней. Теперь помитингую я, а вы послушаете.
Решительные движения и уверенный тон Глеба резко отличались от всего его вечернего поведения.
Виталик выдохнул про себя.
«Вот оно, дождались!».
Ещё не отошедший от своей явно неспокойной речи Герман пробурчал.
– Ну, ты сейчас, небось, своими серыми клеточками шевелить будешь?
Назар с легкой гримасой потянулся на диванчике.
– Чего ты зарулил как-то неправильно, Глеб.… Не к добру, наверно.
Уже не обращая внимания ни на кого из присутствующих, не слушая сонного шепота Марека, капитан Глеб Никитин начал размеренно говорить.
– …Первый раз в моём городе мне было так плохо. Я всегда ждал возможности сюда приезжать, с удовольствием бросал дела, планировал свой приезд домой, жил здесь несколько дней, встречался с вами. И всегда это было прекрасно. И уезжал я из города моего детства с лёгким сердцем, зная, что скоро, очень скоро меня опять потянет сюда. Но в этот раз с первого же дня меня не покидала тревога. Вы все изменились. Очень изменились. Озлобились, каждый стал подозревать своих, обижаться…
Вы стали бояться друг друга! За те полгода, что я не видел никого из вас, вы научились считать не свои
Никто из нас не ангел, но ведь можно же быть немного поосторожней с теми, кто нас окружает! Каждая такая смерть приносит нам, оставшимся в живых, мысли о том, как много каждым было упущено и как мало сделано, сколько есть между нами позабытого и ещё больше непоправимого! Нет раскаяния более жестокого, чем раскаяние бесполезное. А ведь мы все считаем друг друга своими….
Кого ещё вам беречь в этом городе?!
Кого ещё вы знаете так близко и так долго? С кем растили детей, с кем пили водку, у кого гуляли на свадьбах?!
Помедлив, Глеб улыбнулся.
– Вы не должны рвать жилы, чтобы стать похожими на «больших»! Вы же не умеете и не должны жить как люди из телевизора! Прошу вас – не надо! Вы же живые, настоящие! Все эти дурацкие бизнесы, деньги, однодневные кореша….
Нам всем о близких нужно думать, о женах наших, о детях….
– Ты уж чересчур больно хорошо о своей-то жене заботишься!
Внезапно с раздражением прервав Глеба, Данилов был неприятно едок. Маленький воробушек Панас тут же испуганно моргнул, но не стал вмешиваться.
– О бывшей жене, ты это хочешь сказать, да?
Все мужики очень одинаково уставились на Глеба.
– А чего ж ты молчал, что у тебя уже бывшая?! Давно это с тобой, Глеб? Ты же теперь, получается, у нас единственный холостяк, а?!
– Радостные пузыри по такому случаю пускать не хочу. Да и не об этом сейчас.
Он отмахнулся.
– Что же всё-таки здесь случилось? Что внезапно, необъяснимо произошло совсем недавно в вашей общей жизни? Чего вы сами не можете объяснить и так страдаете?
Это тайна не давала мне покоя с самого первого дня, как я приехал. Прояснить всё могли только вы. Никакой следователь, никакой полицейский начальник не стал бы искать мотивы или причины того, что изменило вас. Зачем это полиции? Это нужно было только вам. И мне. За три дня я придумал кучу разных предлогов, надеюсь, не очень неуклюжих, чтобы встретиться с вами и вашими близкими. По отдельности. И каждый в приватном, милом разговоре пытался мне что-то сказать, но…
Как вы наверно заметили, всегда говорил я, при этом много и, наверняка, невпопад. Ждал, пока разговоритесь вы. Я не хотел никого уличать, выводить на чистую воду или наказывать. Не моё это дело, поверьте, ведь вы мои друзья, мы давно и прочно знакомы. Я просто хотел разобраться. Теперь мне многое ясно.
Не скрывая своего восхищёния Виталик пристально уставился на Глеба.
«Во даёт! Как и не пил».
– Взрыв. С самого начала мне показались слишком подозрительными вся эта возня вокруг него и ваши путаные объяснения. Именно с проклятого взрыва у вас всё и началось. Слушая вас, я убеждался в том, что этот взрыв не случаен, что он кому-то из вас был нужен…