Когда-то был человеком
Шрифт:
К нам подошла охрана. Я слегка опустил стекло и в приказном тоне обратился к солдатам: «Эй, вы что, не видите?! Вам разве ничего не говорили об операции «Голубой карандаш»?» При этом я со значительным видом продемонстрировал им шариковую ручку. «Я подам на вас рапорт! Ну а теперь открывайте!» Солдат действительно пошел и открыл шлагбаум! Но внутрь мы заезжать не стали. Слишком велик был риск, что не удастся беспрепятственно выбраться обратно.
Еще одним излюбленным занятием для нас было заприметить какого-нибудь пешехода, перешедшего улицу на красный свет. Постучишь пальцем по спине жертвы, предъявишь ему упакованный в целлофан какой-нибудь документ, похожий на служебное удостоверение (иногда было достаточно месячного проездного билета на трамвай), и строго спрашиваешь у нарушителя правил дорожного движения: «Предъявите,
Если вести себя достаточно решительно, то подобные глупости сойдут и без предъявления каких-либо «документов». Как-то я довольно долго был в Дюссельдорфе на гастролях и по вечерам ходил на вокзал покупать газеты. Однажды, выходя с вокзала, я увидел, как местный полицейский опустил подвижную решетку, закрыв две из трех вокзальных входных дверей. Несмотря на долгие размышления, для меня так и остался загадкой смысл этих служебно-должностных действий. О сохранении тепла не могло быть и речи, так как ветер проникал через решетку столь же свободно, как и через открытые двери. Тот, кто хотел войти или выйти, мог это спокойно сделать через оставшуюся незакрытой дверь. И вовсе ни к чему уменьшать число открытых дверей только из-за того, что по ночам поток пассажиров редеет. Может, это делалось для того, чтобы на следующее утро можно было продемонстрировать политику «гибкого реагирования» и вновь открыть двери с наступлением часа пик? Все это было, вероятно, кем-то и когда-то выдуманной административной глупостью. Возможно, сотню лет назад было издано соответствующее служебное распоряжение, в смысл которого с тех пор никто не вникал.
В то время как в моей голове проносились эти мысли, я при выходе из здания через оставшуюся открытой дверь для смеха протянул руку наверх. Гляди-ка: а решетка-то движется. Меня осенила безумная идея.
Никого из вокзального персонала поблизости не было видно. Следуя своему смелому и в то же время злодейскому плану, я терпеливо дождался, когда повалила толпа после прибытия очередного поезда. Едва первые пассажиры приблизились к выходу на расстояние примерно десяти метров, я на три четверти опустил решетку вниз, дружески призывая людей поторопиться: «А ну побыстрее, вы еще можете успеть! Сейчас закрываю».
Произошло невероятное: никто не спросил, почему я это делаю и кто дал мне такое право. Вместо этого люди, согнувшись, с трудом продирались через узкое отверстие высотой не более одного метра, тесно прижимая к себе свои вещи и волоча чемоданы. Я же с великодушным видом стоял рядом, придерживая решетку властной рукой. Сегодня я знаю, какие чувства мог испытывать мой братец Тиль, совершая свои проделки. Наверняка не удовольствие и не сарказм, скорее – удивление.
Пропустив примерно половину людей, я отрубил: «Конец рабочего дня!», опустил решетку донизу и удалился размеренными шагами, ни разу не оглянувшись.
Спрятавшись за телефонной будкой, я продолжал наблюдать за происходящим. Но там ничего и не происходило. Любой из этих околпаченных мог бы без особых усилий устранить препятствие – для этого достаточно было просто протянуть руку и поднять решетку. Но никто этого не сделал. Все продолжали стоять, возбужденно жестикулируя, пока наконец через добрые четверть часа не появился привокзальный полицейский и не освободил их данной ему властью. Спасенные пассажиры заторопились под надежный домашний кров, вероятно, чтобы рассказать своим близким интригующие подробности только что пережитой драмы – захвата заложников. Только доблестный спаситель еще Долго расхаживал по опустевшей привокзальной площади, пиная ногой незримый футбольный мяч и высматривая, не затаились ли где злоумышленники.
Эта история может показаться неправдоподобной, но у меня есть свидетели, готовые подтвердить не только ее, но и другие рассказанные здесь.
А вообще-то в достоверности ее может убедиться любой, кто ходит в кино. По окончании фильма билетеры часто открывают только одну половину двойных дверей. Люди толпятся и с трудом
Гастроли по островным курортам Северного моря всегда изматывали нас до предела. В это время наше состояние меньше всего зависело от внутреннего творческого настроя, больше – от расписания движения судов и болтанки. Вставать ни свет ни заря, грузить сценический реквизит на тачки или повозки, тащиться заспанными к вокзалу по тихим островным дорожкам, перегружаться в поезд местной железной дороги, вновь разгружаться на пристани и карабкаться затем вместе со всем барахлом по шаткому трапу или загружаться в зафрахтованный катер. Час отдыха на палубе возле машинного отделения, затем снова – багаж в зубы – и вниз, на сушу, загружать вещи в оставленную накануне машину. Длинный путь вдоль дамбы в направлении следующего порта, затянувшееся ожидание очередного судна (разумеется, битком набитого), и в заключение – все те же процедуры с погрузкой-выгрузкой, только в обратном порядке. Два часа на то, чтобы соорудить сцену, несмотря ни на что, вовремя начать представление, после чего опять демонтировать ее. Затем – несколько часов сна на надувных матрацах где-нибудь позади сцены или в зале для массажа какого-нибудь санатория, ибо получить свободную койку в разгар сезона – дело совершенно немыслимое. Спишь, пока в пять утра не прозвонит будильник и все не начнется по новой. И так день за днем.
Перед началом турне мы еще мечтали о том, как здорово будет поваляться на каком-нибудь пляже, но по прибытии на место нам становилось ясно, что сияющее солнце и морская волна предназначены исключительно для отдыхающих. У нас же на все это просто не оставалось времени. Чем дальше уходило лето, тем сильнее вскипало в нас завистливое раздражение против путешествующих отпускников. Хотя именно они и составляли ту публику, которая платит нам денежки, слово «куротник» стало худшим из ругательств в нашем репертуаре, и мы не упускали возможности продемонстрировать глубочайшее презрение ко всем этим вооруженным биноклями жителям материка, пустившимся на поиски отдыха и развлечений. Конечно, все это было в высшей степени несправедливо с нашей стороны, однако помогало продержаться до конца гастролей.
Лично я избрал для себя относительно безобидное хобби, помогавшее мне разряжаться от накапливавшейся во мне агрессивности. Для того чтобы скрасить утомительные переезды, я самовольно присваивал себе очень важную функцию билетного контролера. Придуманные мною самим правила игры состояли в том, чтобы вынудить (но не словесно!) жертву добровольно предъявить мне свой билет. Слова «предъявите, пожалуйста, ваши билеты» означали бы мою немедленную дисквалификацию в глазах коллег, внимательно наблюдавших за моими действиями со стороны.
Для начала я всегда выискивал какого-нибудь отца семейства, благоговеющего перед любым представителем власти. Я становился сзади и чуть сбоку от человека, выразительно кашлял и глядел на него требовательно и властно, нетерпеливо при этом раскачиваясь на носках. В руках у меня была пачка старых использованных билетов, оставшихся от предыдущего плавания, которые я держал на виду. Если избранная мною жертва реагировала не сразу, я мерил ее презрительным взглядом с головы до ног и при этом неодобрительно цокал языком. Во всех без исключения случаях мой ничего не подозревавший объект розыгрыша начинал торопливо рыться в сумках, похлопывать себя по карманам, чтобы затем с облегчением вручить мне билет, наличие которого предусмотрено законом о пассажирских перевозках, но который я у него не просил. Стоило первому показать мне его, как другие пассажиры при моем приближении уже держали свои билеты наготове. За 1961-1966 годы я добросовестно проконтролировал многие тысячи пассажиров – пока мы не отказались от наших напряженных морских путешествий. При этом я мог бы обогатиться, ибо мне попадалось и немало «зайцев». Пойманные на месте преступления безо всяких разговоров выражали желание заплатить на месте, от чего я всегда великодушно отказывался. «Договоритесь об этом с моим коллегой, когда он к вам подойдет». Наживаться на этом я не хотел.