Когда-то был человеком
Шрифт:
Если организуешь кабаре, помни: во всем должен ощущаться свой неповторимый почерк. Поэтому я все эти годы, подобно легендарному театральному директору Штризе, сам восседал за кассой, с тем чтобы в последнюю минуту вбежать на сцену. Это тоже имело свой смысл: дело тут было, конечно, не только в экономии расходов на содержание персонала.
Вообще желающие попасть к нам должны были сперва (как во времена, когда существовали подпольные кабачки) спускаться по ступенькам и стучать в подвальную дверь. Я собственноручно открывал им, приветствовал, продавал билеты, вешал верхнюю одежду в гардероб, а затем любезно предоставлял
В конце 1975 года, после трехлетней деятельности по оборудованию театра, настал наш час. С помощью Друзей-журналистов мы отпечатали экстренный выпуск «Ганноверского театрального курьера» – чисто внешне, но ни в коем случае не по содержанию он был похож на презренную «Бильд-цайтунг» – и разносили его по кафе и забегаловкам. «Наконец-то у Ганновера есть свое кабаре! Открыт Театр на Бульте» – гордо провозглашал заголовок.
2 декабря 1975 года я действительно впервые вышел на сцену ТАБа и предстал перед публикой. Зал был переполнен, мы с Кристель – счастливы.
Что началось потом – об этом мы и мечтать не могли: с первого же дня (сейчас прошло уже более десяти лет) билеты на спектакли раскупались на корню. Ежегодная цифра посещений – наша гордость – составила 106 процентов. Цифра эта объясняется тем, что мы давно перенесли в зал стулья из жилых комнат. Временами зрителям приходилось заказывать билеты предварительно за четыре или пять недель – и это в Ганновере, никогда не отличавшемся особым пристрастием к кабаре. Находились люди, приезжавшие издалека на выходные дни специально для того, чтобы попасть на наши представления. Радио заговорило вскоре о «Мекке для любителей кабаре», а в одном из исследований, перечислявших особые достопримечательности крупных городов, нас, несмотря на наши радикальные воззрения, торжественно зачислили в разряд одного из главных мест развлечений в Ганновере.
Однажды вечером к моему кассовому столику энергично подошел хорошо одетый господин и, не говоря ни слова, выложил двадцатимарковую купюру: «Один билет».
– Вы делали предварительный заказ?
– Нет.
С удивлением и легким состраданием я глядел на него снизу вверх. Должен признаться, что подобные сцены я разыгрываю с большим удовольствием: «О, вы, по-видимому, не из Ганновера. У нас нужно делать заказ за три недели. Сейчас я могу вам только посоветовать подождать еще минут десять. Без пяти восемь мы распродаем заказанные и невостребованные билеты. Шансы неплохие: вы шестой в списке ожидающих».
Список ожидающих – это как бы наша резервная скамья: благодаря ему не пропадает ни одно место в зале. Внести себя в этот список можно и по телефону. Несколько стульев мы поставили напротив кассы, на них сидят и ждут люди, зорко наблюдая, чтобы никто не прошел без очереди. Кое для кого это уже само по себе является маленьким театром, увертюрой к спектаклю.
Вот
– Ну, давайте, не тяните, – хрипит он и выкладывает на стол еще десять марок. И когда я оставляю его жест без внимания – еще пять.
– Нет, так действительно не делается, – внушаю я ему подчеркнуто дружески, – другие люди пришли еще раньше. Не можем же мы здесь открывать «черный рынок».
Хорошо одетый господин начинает сердиться:
– Послушайте-ка, я специально тащился сюда в такую даль, чтобы увидеть господина Киттнера. Кстати, я его очень хорошо знаю. Мы с ним друзья.
Очередь начинает хихикать. Большинство ожидающих знает меня в лицо.
Я не теряю самообладания:
– Пожалуйста, поймите, я не могу делать для вас исключение.
– Тогда я вам кое-что скажу, – теперь он распоясывается окончательно. – Если вы сейчас же, немедленно не дадите мне билет, я обращусь к шефу и у вас будут крупные неприятности.
Уж не грозит ли он мне увольнением? (Да и кто меня должен уволить? Разве что, сам себя.) За свое рабочее место я могу не волноваться. Я с сожалением пожимаю плечами, но тут же слышу командный голос:
– Тогда позовите мне господина Киттнера!
Приходится кусать губы, чтобы скрыть усмешку. Десять человек, ожидающих у кассы, испытывают те же чувства. Один из них роняет вполголоса:
– В самом деле, да вызовите же вы ему господина Киттнера, пусть он наконец успокоится.
Подавленные смешки.
Я остаюсь непреклонным и не желаю выходить из своей роли кассира. Вежливо, но твердо я указываю моему недогадливому поклоннику:
– Мне ужасно жаль, но при всем моем желании я никак не могу этого сделать, поверьте мне.
И это святая правда.
Энергичный господин не сдается, но в конце концов, ворча, присоединяется к ожидающим. Нетрудно догадаться, что я постарался найти ему место, причем даже во втором ряду. Здесь я мог лучше видеть его реакцию, когда его близкий друг Киттнер поднялся наконец на сцену и дружески подмигнул ему. От каких-либо других замечаний я решил воздержаться. И без того эффект был ошеломляющий.
И еще как-то раз, когда я сидел в приемной врача, один совершенно незнакомый мне человек с гордостью уверял меня, что в любое время может достать мне билеты в ТАБ: у него, дескать, «хорошие отношения с Киттнером». После этого я мог с чистым сердцем сказать своему врачу, что сегодня чувствую себя значительно лучше. Следует заметить, что маленькие театры в ФРГ не всегда переполнены, не говоря уже о тех из них, где выступают левые кабаретисты.
Мы были счастливы и на радостях в течение некоторого времени отвечали на телефонные звонки так (при этом в голосе у нас была смесь гордости и иронии): «Всемирно известный Театр на Бульте. Добрый вечер».
В первую годовщину существования нашего театра, которая совпала с пятнадцатилетием моей артистической деятельности, я в пику совету города, предрекавшему крах моего предприятия, собственноручно (!) укрепил над дверью табличку с несколько нескромной надписью: «Вместо мрамора. В этом доме жил и работал с 1972 года по… (вторую дату я по вполне понятным причинам оставил открытой) известный кабаретист, диссидент и борец за права человека Дитрих Киттнер. От благодарного совета».