Когда-то я скотину пас
Шрифт:
– А если и есть - нет у них силы построить.
– А у тебя была бы сила - ты бы построил?
– Храм посреди волн?
Я задумался. Слишком углубиться в эту идею мне не удавалось. Только что писал стихи про штурвал, ел огурцы, и тут же строить храм средь волн было нелепо. Пожалуй, в этот момент я был способен на скромное строительство, не шире шалаша, и желательно на суше.
–
– спросил я, уходя в сторону от строительства храма.
– Сам сочинил.
– А когда ты коров-то пас?
– Не коров! Не коров! Скотину!
– Телят?
– Да вообще всякую скотину... понимаешь?.. Скотину вообще.
– И долго ты пас-то?
– Два года, - неожиданно ответил я.
– Прирабатывал? Нет, это было невозможно.
– Ладно, - сказал я, - я не пас никакой скотины.
– И фасоль не сажал?
– Сажал, - снова неожиданно ответил я.
– Но редко, только в крайних случаях. Она тихо задумалась, соображая, в каких таких крайних случаях люди сажают фасоль.
– Бывало, как построю храм на воде, - сказал я, - сразу фасоль сажаю, так что скотину пасти некогда.
Она все-таки улыбнулась. Материнские струны снова звякнули в серебре.
– Смеешься?
– Не смеюсь, но скажу честно: строить храм мне не по силам. Скотину я не пас и фасоль не сажал. И штурвал-то крутил всего два часа. Но сейчас я тебе кое-что покажу, - и я достал из рюкзака нельму.
Бечевка, которой был завернут сверток, оказалась жирной на ощупь и, видно, тоже просолилась. Крафт-крафт - я развернул рыбину.
От соли чешуя нельмы еще потемнела, пасмурно засветились ее бока. Цельная, неразрезанная, нельма была бы уместна на старом столовом серебре. Нож, которым я взялся ее разрезать, выглядел откровенной железякой, жидкой и белесой.
– Боже, что это?
– спросила она, как видно, не находя в нельме признаков рыбы.
– Нельма. Рыбаки мне подарили.
– Такое кому попало, наверно, не дают, - сказала она, глядя на меня с уважением.
Нельма жирно вздрагивала под ножом, выскальзывала изпод лезвия, и я водил им деликатно, как скрипач смычком. Я как бы играл "Элегию" Массне.
Нельма уже просолилась. Мясо ее было полупрозрачным с легким перламутровым отливом.
– Смотри-ка, - сказал я.
– Сквозь нее окно видно.
Она взяла в руки кусочек нельмы, посмотрела в окно, отведать рыбы она не решалась.
– Меня зовут Нина, - неожиданно сказала она.
Я попробовал нельму и, показалось, совершил что-то незаконное. Нельма была наивна. Вкус ее, нежность и прозрачность заключались в слове, тдющем на губах, - "нельма".
– Ешь, - прикрикнул я.
– Чего ты тянешь?
– Не знаю, наверно, мне нельзя... Такая рыба. Не для меня.
– Хватит валять дурака. Ешь! Вот смотри! Это не нож - это смычок! А нельма - скрипка.
Отрезая следующий кусок, я играл уже "Танец с саблями" Арама Ильича Хачатуряна. Пока я наяривал на скрипке, она все-таки съела свой кусок нельмы, и я протянул ей второй.
– Значит, ты тоже даешь кому попало?
– споосила она не принимая рыбу из моих рук.
– Что даю?
– Деньги и рыбу.
– Ты не кто попало, ты сама - нельма.
– Нельма?
– Конечно, нельма, поглядись в зеркало.
– Не надо больше. Я не стану есть. Мне кажется, я у когото ворую.
– Нина, что с тобой? Ты - ненормальная? Бери и ешь, черт тебя подери! Ешь, когда угощают, и не порть мне игру на скрипке.
– Не надо мне больше. Хватит.
Она встала из-за стола, пошла к умывальнику, который висел в углу, заглянула в зеркало. Кажется, она действительно проверяла, похожа ли на нельму.
Я отложил нож, завернул остатки нельмы в бумагу, перевязал бечевкой. Потом подошел к умывальнику, сполоснул пальцы и тоже заглянул в зеркало. Мое обветренное лицо вполне уместилось рядом с ее серебристыми глазами.
– Когда-то я скотину пас, - сказал я и обнял ее.
– Да ты что, - сказала она, - мне же надо пол мыть.
– Это все не важно, - объяснял я.
– Пол, огурцы, нельма... Что-то есть, конечно, важное, но что - я сейчас забыл.
– Неужели забыл?
– спрашивала Нина, прижимая мои руки к своей огромной белой груди.
– Конечно, помнишь... Храм на воде.