Когда у нас зима
Шрифт:
В седьмой палате никто не спал. Между тумбочек вертелась Александра, она пришла показаться в новой ночной рубашке, которую ей вчера принесли в подарок. Рубашка была длинная, розовая, с красными цветами по подолу, с кружевами, и вся блестела. Магдалена даже перестала плакать, приподнялась на локтях и гладила гипс на руке, как будто он тоже был шелковый. Мария смеялась и аплодировала, как в театре. Александра танцевала, задевая рукавами кружки на тумбочках, зубы у нее были ужасно белые, все качались в такт, только гипс постукивал, за окном было холодно, темно
Александра перепугалась и забилась в угол, подобрав свой цветастый подол. Ребята нырнули под одеяла, а Магдалена заплакала. Мне стало стыдно, я хотел сказать, что папе плохо на холоде, но вошла толстая сестра и накричала на меня. Что я негодник, такой-сякой разэдакий и что она скажет докторше. Я снова чуть не заплакал, но она потушила большой свет и ушла. Ничего не было слышно, только, как все спят. Я бы тоже поспал, но слепая лампочка над дверью светила мне прямо в глаза. Каждые три часа приходила сестра с уколом, я попросил ее выключить лампочку, но она ничего не сказала. По-моему, она спала. Тогда Лампочка сама стекла на пол и поползла ко мне, а я даже не мог отодвинуться.
Когда я проснулся, на полу было солнце. Все ребята собрались на кровати Магдалены и смотрели на меня с испугом. У них было столько гипсовых рук и ног, что я засмеялся. Они — тоже. Йонуц подал мне кружку с остывшим чаем.
— У тебя еще есть конфеты? Тогда я тебе что-то скажу.
И сам залез ко мне в тумбочу за конфетой.
— Мы думали, что ты умер, а если бы ты умер, мы бы не вышли на первое место. Это сегодня вечером, если мы будем вести себя хорошо.
Я посмотрел, где папа, он был у ворот, рядом с лошадью. Спал в санях, ясное дело. Когда за мной пришли с каталкой, Йонуц захныкал, почему не за ним. Кажется, я здесь самый больной, и мне все завидуют.
Пока докторша меняла мне повязку, пришел старый доктор и спросил ее, что она думает. Она сказала, что поручиться не может, но что я очень выносливый, и если не какая-нибудь неожиданность, то все обойдется.
Остаток дня все готовились к вечернему обходу. Навели порядок в тумбочках, вытерли пыль с картины на стене. Магдалена долго держала свою распухшую руку под краном. Эмиль раздобыл где-то кипу книжек и раздал всем по одной: войдет обход, а все читают.
Я смотрел в окно на папу, как он ест в санях хлеб с колбасой и бросает крошки озябшим воронам. В обед я написал моему брату и попросил его, пока меня нет, поливать дорожку водой, для дьячка. Я думал об Алунице Кристеску: неужели она все еще ходит раздетая и смеется? Как марьяна.
Скоро стемнело, осталась одна луна и длинные-длиннме тени деревьев. Мы были готовы к обходу. Наконец дверь открылась, и все принялись читать. Но это была Александра в своей розовой ночной рубашке с кружевами. Она засмеялась и сказала, что нам не видать первого места как своих ушей. За ней послышались голоса, и вошел обход. Обход был большой, много сестер
— Ну, дети, как вы себя чувствуете? — спросил старый доктор.
— Хорошо-о,— ответили мы хором.
Магдалена закусила губу до крови, чтобы не заплакать.
— Молодцы, я вижу, у вас порядок,— сказал доктор.
Тут Александра вышла вперед.
— Не верьте им, доктор, книги они взяли напрокат, под подушками у них конфеты, на пижамах ни у кого нет пуговиц, а вот этот,— она показала на меня пальцем,— ему нельзя ходить, а он вставал с кровати и пил воду.— Она набрала в грудь воздуха и повернулась к нам со строгим лицом.— Я не допущу несправедливости!
Маленькая докторша смотрела на меня печально и ничего не говорила. У меня вдруг сердце загрохотало в голове, как в пустой комнате, в глазах потемнело, я никого не видел, но точно знал, что все попрятались под одеяла. Магдалена заплакала в голос, я тоже чуть не заплакал, но мне нельзя плакать, и я заорал, чтобы не лопнула голова, и бросился прямо на розовую ночную рубашку с кружевами.
Когда меня уложили обратно в постель, я сжимал в кулаке розовый лоскут. Повязка на голове была мокрая. Магдалена плакала, а докторша держала руку на моем лбу. Александра убежала с ревом в свою комнату. Ее сиделка рвалась позвонить товарищу Бузе, две сестры еле ее удерживали. Маленькая докторша поглаживала меня по голове, у нее была мягкая рука, я спросил, не рассердилась ли она на меня, она сказала, что нет и чтобы я лежал тихо.
Потом я остался один на один с лампочкой над дверью. Все заснули. Сначала долго смеялись, передразнивали Александру, так что рассмешили даже Магдалену. И отдали мне все свои конфеты.
Сейчас ночь. Я не спускаю глаз с луны. Мы вместе идем по небу. Я думаю, сейчас очень холодно: когда луна, всегда холодно. Дома трещат дрова в печке и вскрикивают петухи. Я не знаю, отелилась корова или нет. Вот возьму и умру завтра, всем назло. Надо только предупредить докторшу, чтобы она на меня не обиделась.
Луна разрастается, вот она уже во все окно. Червячок снова зашевелился в голове, но мне мешает не он, а свет, глаза воспаляются и такая тоска: нет ни Алуницы Кристеску, ни даже хромого черта. Луна совсем раздулась и лезет в окно. Стена треснула, в палату влетели вороны, уселись на лампочку и клюют ее. Розовый лоскут в кулаке загорелся, я тоже, цветы на моей пижаме запахли розами, и кажется, я закричал, но не от боли, просто мне жалко папу, что он стоит на морозе, а мне нельзя двигаться, нельзя выбежать и погасить себя об снег, и все из-за этой проклятой розовой рубашки, все-все из-за нее.
Лучше я не умру завтра, я не успел накататься на салазках, восемьдесят раз за зиму — это мало. И не сосчитал журавлей. Завтра я напишу моему брату, попрошу одолжить мне счастье, чтобы я мог вернуться домой, а то скоро весна и мой старый сарай устал ждать, когда в нем устроят бал.