Когда уходит земной полубог
Шрифт:
Артемий Петрович, дабы не искушать судьбу, той же ночью на быстроходной бригантине отплыл в Астрахань. И хотя губернатор скоро выслал и провиант и фураж, удача отвернулась от Волынского. Семнадцать ластовых судов, груженных в Астрахани мукой, разбило штормом при устье реки Миликент, другую эскадру с провиантом буря потрепала в Аграханском заливе, причём многие суда выбросила на мель.
Крушение сих двух эскадр, собственно, и решило судьбу похода.
Роман разыскал
— Погоди, закончишь мою парсуну, будешь потом и эту черноокую княгинюшку, Никита, писать. Как, Мария, не откажешь моему персонных дел мастеру? — весело говорил Пётр, косясь на свою красавицу молдаванку, сидевшую в покойном кресле на носу галеры.
Сам царь стоял за рулём и держал его так привычно и умело, что сразу чувствовалась рука бывалого морехода. «Вот так он всю Россию ведёт вперёд, как опытный лоцман!» — мелькнуло в голове у Никиты, пока Мария рассыпалась в комплиментах перед художником, получившим отличные аттестации от флорентийских и парижских академиков живописи.
— Да не в аттестациях, Марьюшка, дело! Природный талант есть у Никиты, и я о том ещё королю Августу до всяких академиков писал! — с гордостью за своего мастера бросил Пётр своей молодой фаворитке.
Впрочем, гордился он не только за своего Никиту, но и за себя, точнее, за своё умение находить и выдвигать талантливых людей.
— Ежели поискать, то у нас в России добрых мастеров не мене, чем на Западе, найти можно! Токмо вот пропадают они у нас втуне. А всё оттого, что вельможи мои боле о своей выгоде пекутся, нежели о поощрении талантов! — Пётр решительно повернул руль и не пропустил очередной поворот реки.
Таким решительным и уверенным, помолодевшим то ли от занятия любимым делом, то ли от встречи с юной красой, и запечатлел Никита царя на этом походном портрете.
Но в Астрахани многое переменилось. Мария, после нечаянного выкидыша, дале в поход не пошла, и возле Петра снова угнездилася матка-полковница. Екатерина же недолюбливала Никиту и за то, что он выгнал перед походом из своего дома её протеже Лизку Маменс, а ещё боле за то, что не польстил государыне в последнем портрете: показал её такой, как она есть — с бульдожьей челюстью и чёрными усиками, которые она подбривала. Не осталась царицей незамеченной и близость художника к ненавистной Кантемирше, с которой мастер, по приказу Петра, ещё в плавании начал писать портрет.
И хотя портрет остался незаконченным, Никита сразу почувствовал тяжёлую руку матки-полковницы, как только отплыли на Каспий. По приказу Екатерины, в подчинении которой находились в походе все придворные чины (а Никита числился придворным живописцем), художника тотчас перевели с царской галеры на корабль, вёзший девок-фрейлин, царицыных шутов и шутих. С ними он и доплыл до Кавказа.
Никита, правда, не особливо был расстроен тем, что его отставили от царского стола, да и беседы с шутом-умницей Балакиревым были куда занимательнее,
— Подними руки! Стрельну! — раздался вдруг из-за кустов громкий голос, и Никита, вздрогнув, поднял голову и увидел пропылённого всадника. А через минуту уже крепко обнимал брата.
— Да погодь, братушка, погодь! Поверишь, две недели шли, не слезая с седел, сквозь пыли и песчаные бури, пока вы на корабельных палубах загорали! — весело говорил брату Роман. — Так что позволь мне сейчас обмыться, а потом обо всём и потолкуем!
— Ты поосторожней с купанием-то. Не дай Бог, с того берега тебя горец подстрелит! — встревожился Никита.
— Какой горец! — Роман беспечно отмахнулся от брата, стягивая пропылённые одежды. — Сам Кропотов мне сказал, что наши передовые дозоры уже за Тереком, на Сулак вышли.
— Мало куда вышли! Эти, брат ты мой, разбойники по ночам меж всеми дозорами ужом проскользнут, а потом гремучей змеёй обернутся. Здесь война необычная, не то что со шведом. Лезгины, они никакого регулярства не признают, а за Одиночными солдатами поохотиться" любят. Раздобыть ружьецо, патроны, порох и лошадь — вот забава для здешних джигитов! — разъяснял Никита, Как опытный кавказец (в Аграхани стояли уже две недели), повадки частенько тревоживших лагерь лезгин.
— А кто у них первый предводитель будет? — спросил Роман, пробуя ногой воду. — Чаю, персидский наместник-шамхал из Тарк?
— Да нет, тарковский шамхал — человек смирный. Сам страдает от горцев-разбойников и, говорят, хочет перейти от шаха под высокую государеву руку. А вот в горах в Утемишах засел лезгинский бек Махмут. И к нему стекаются джигиты со всего Дагестана. Прошлой весной он Андрееву слободу у гребенских казаков отбил и весь здешний край разорил и ограбил. Вот он-то, а не тарковский шамхал или дербентский наиб, почитай, и правит всем Северным Дагестаном! — Поясняя все здешние конъюктуры, Никита невольно залюбовался крепкой слаженной фигурой брата. Подумать только, трижды был ранен на Свейской войне, а в тридцать пять лет выглядит на двадцать: в непрестанных походах брюхо-то не запустишь.
— Сплаваю-ка я к твоему грозному Махмуту, потягаюсь с ним силушкою! — Роман обернулся к брату, озорно подмигнул и бухнулся в воду. Быстрое течение понесло его на правый берег Терека. Но Ромка был пловец опытный, с течением сильно обмелевшего Терека легко справился.
А на другой день Роману Корневу пришлось переводить через Терек свой полк новгородских драгун. Шли в авангарде всей армии, двинувшейся на Тарки. Шамхал — правитель этого городка и впрямь мечтал перейти под высокую руку белого царя, ведь всё одно от далёкого шаха в Исфагани нет никакой помощи от лезгинских набегов. А русский царь — вот он, рядом, во главе огромного войска. И шамхал приказал открыть настежь ворота своей крепостцы и сам со своими советниками вышел встречать северного государя.