Когда уходит земной полубог

Десятсков Станислав Германович

— Жди сегодня у себя ночью! За всё ответишь, негодный!

Юлиану даже разговором не удостоила: повернулась и вышла. И весь день её грызла мысль: хороша же подружка! Сразу за моей спиной любовные шашни затеяла. А ещё в вечной дружбе клялась. В ту же ночь старухе камер-фрау померещилось, что кронпринцесса тенью проскользнула мимо неё. Впрочем, ребёнок на руках у кормилицы и матери нечего беспокоиться о его здоровье. И камер-фрау снова закрыла глаза.

— Ты подлый и гнусный обманщик! — София-Шарлотта не выдержала и ударила по щекам

своего Рейнгольда.

Тот упал на колени, стал целовать её ноги, шептать:

— Прости! Прости!

И всё было прощено. В постели ей было жарко. София-Шарлотта отбросила толстое одеяло, сорвала с себя ночную рубашку: она вся хотела принадлежать своему любимому.

— Осторожнее, Софи! Здесь дует во все щели! — Даже в постели Рейнгольд Левенвольд был расчётлив и аккуратен.

Он хотел прикрыть её персидским халатом, тем самым, утренним.

— Под этим халатом ты лежал с Юлией! От него пахнет её духами! О негодный! — Она впилась ногтями в жирную спину Рейнгольда, потянула его на себя.

Через час была вся мокрая, волосы хоть выжимай. Вскочила и вдруг почувствовала ледяной ветер, дующий в окно. Спешно натянула рубашку и опять мышью пробежала по несносно скрипучим половицам. К сыну даже не наведалась.

Утром вдруг пришёл Алексей: трезвый, с поникшей головой. Бросился на колени, целовал руки, просил простить!

— За что простить, глупый! — Она снисходительно потрепала его волосы. Про себя улыбнулась, а вслух простила.

Когда царевич вышел, вдруг почувствовала во всём теле озноб. Вечером у неё начался сильный жар, била лихорадка. Как во сне, мелькали у постели лица придворных, и не было только того, любимого.

— Принцесса стала слишком рано выходить в свет! — услышала голос подружки Юлианы. В голосе том была неприкрытая насмешка.

София-Шарлотта хотела приказать вывести из покоев негодную, но не могла, поразила страшная слабость. А затем провалилась в какую-то черноту. Только через сутки очнулась и вдруг ясно осознала, что скоро конец, велела позвать его, единственного. Левенвольд вырос у постели как золотой мираж. И улыбнулся той смущённой улыбкой, за которую она готова была сжечь полсвета. Принцесса в ответ тоже слабо улыбнулась, приказала записывать:

— «При жизни моей много было говорено и писано обо мне коварных вымыслов. (А глаза говорили: и о тебе, мой любимый, и о тебе!). И по смерти моей найдутся злые языки, которые разнесут слух, что болезнь моя произошла более от тяжких мыслей и внутренней печали, нежели от опасного состояния здоровья!» (А как тут не печалиться, коли ты путаешься с Юлькой — снова сказали ему глаза.)

Но Левенвольд ускользнул от её взгляда, записывал только те слова Софии-Шарлотты, которые были ему выгодны. Меж тем дрожащий голосок кронпринцессы окреп:

— «Для отвращения такого зла сообщите моим родителям именем моим, что я всегда была довольна и хвалюсь любовью их величеств. Не только всё исполнено, что отмечено в брачном контракте, но

и сверх того многие благодеяния мне оказаны царём-тестем, за что и приношу ему великую благодарность!»

Вошедшая камер-фрау успела предупредить!

— Идёт их высочество!

Левенвольд даже руку не осмелился поцеловать, поспешно выскользнул в заднюю дверь, дабы разминуться с Алексеем.

* * *

Царевич смотрел на покрытое желтизной лицо жены, на её большой рот с потрескавшимися от жара губами и горячо молился за больную. Дабы заступился перед Господом за неё Божий человек Алексей и отвёл десницу смерти от этой женщины. Только сейчас он понял, что часто он после женитьбы прятался за её спиной и что не трогали его прежде всего потому, что не желали ссоры с её могучей роднёй. А теперь он открыт и беззащитен перед своими недругами. Потому молитвы его были не только горячи, но и искренни. Целую ночь Алексей простоял у изголовья постели больной. Но, должно быть, святой заступник отвернулся на сей раз от раба своего и не внял его молитвам. Поутру кронпринцесса София-Шарлотта преставилась. Случилось сие на десятый день после рождения её сына. Сразу после её похорон царь вручил Алексею грозное письмо, названное «Объявление сыну моему».

— Дать ответ письмом же! — приказал царь жёстко.

Отцовское послание царевич перечёл несколько раз, словно не хотел ему поверить. «Егда обозрюсь на линию наследства, — писал Пётр, — совесть меня снедает, видя тебя, наследника, весьма на правление дел государственных непотребного... Ещё ж и сам воспомяну, какого злого нрава и упрямства ты исполнен... всё даром, всё на сторону и ничего делать не хочешь, только б дома жить и веселиться...» Злые упрёки стояли и ночью перед глазами Алексея.

«Обидно-то как, о Господи! — ворочался царевич на постели, мучимый бессонницей. — Я ли не старался во всём угодить отцу. Так сам же не пускал меня к государственным и воинским делам — заставлял трудиться всё по провианту да интендантству!» Алексей так и заснул, встал с тяжкой головной болью.

— О чём великий-то пишет? — Хорошо Кикин явился вовремя.

— А вот послушай! — Голос у Алексея дрожал от обиды: — «Лучше будь чужой добрый, неже свой непотребный!» Вот что он пишет! — Дрожащей рукой Алексей протянул царское письмо Кикину, молвил страдальчески: — Не ведаю, отчего батюшка стал столь жесток?

— Э, брат, разве ты не знаешь, что ныне всё и для царя переменилось! — Кикин отвёл письмо. — Царица-то ему нонче мальчонку родила, Петра Петровича.

— Когда же случилось? — вскинулся Алексей.

— Да поутру! — равнодушно заметил Кикин. Но продолжал уже участливо: — Ты вот что, Алёша, пиши ответ батюшке, просись в монастырь. Ведь монашеский клобук не гвоздями к голове прибит, завсегда снять можно. Как лучшему другу тебе говорю; напиши покаяние, тем на время и спасёшься!