Когда вернусь в казанские снега…
Шрифт:
– Да ты что? – отвечает. – Они такие болтливые, им только расскажи – назавтра весь класс будет знать.
– Ну и что, – говорю, – пусть знают…
– C ума сошёл? Зачем мне врагов наживать. Думаешь, девчонки будут в восторге от того, что в меня все влюбляются? Или, может, нашим мальчишкам будет приятно знать, что я страдаю по кому-то со стороны?
Вика считает себя красавицей. Возможно, какие-то основания для этого у неё имеются… Мой приятель Борис (тоже из бывших «принцев» третьей категории) сказал про неё однажды:
Вот только для чего она щурит свои и без того раскосые глаза и складывает губы бантиком? Она думает, что так она загадочнее, и называет это «держать лицо». Для чего нужно таким идиотским манером держать лицо, убей меня, не понимаю.
Иногда, когда у неё перерыв в сердечных делах, с ней можно вполне прилично поговорить, хотя бы о литературе. Правда, стихи её раздражают… А я, как это ни странно, люблю поэзию. Даже сам немного… но это так, для себя.
Однажды в начале учебного года мы гуляли и наткнулись на афишу: «Вечер поэзии Александра Блока». Ну, я и затащил Вику в Дом культуры. Говорю:
– Мы Блока будем проходить по литературе, так что полезно иметь представление…
Вошли мы. О, там уже целый зал десятиклассников. Тут Вика зашипела:
– Всё равно на будущий год пригонят сюда. Лучше бы в кино пошли…
Вышла артистка в чёрном, села за рояль, прекрасную мелодию играет – серенаду Шумана.
– Это ещё что за штучка? – шепчет Вика. – В ключицу можно сто рублей мелочью насыпать, а платье декольтировано чуть ли не до пояса. Да ей фасоны времён Марии Стюарт надо носить – совсем вкуса нет…
Ну что у неё за привычка – всё комментировать!
– Тише, – говорю, – музыка.
– Она, может, весь вечер собирается бренчать! Ты же сказал – Блок!
Тут выходит артист, начинает читать стихи. И неплохо, между прочим. А Вика всё не угомонится:
– Что это у него в руке? Слушай, а ведь это шпаргалки! Он в них заглядывает. Ничего себе – такая кипа!
Я даже разозлился:
– Кончай, – говорю, – не нравится, так иди домой, никто не держит.
Надулась. Минут пять молчала, потом опять:
– Хоть бы под гитару что спел, Есенина, например…
Это она уже нарочно дурачится. Скучно ей.
– Мишка, а он красивый был?
– Кто? – я делаю свирепое лицо.
– Блок.
– Для кого как, – отвечаю.
– Ну, на кого похож?
О, господи! Вынь да положи ей Блока. Огляделся по сторонам. Справа в третьем ряду сидит Эдька Крупнов. Мы с ним в одной секции плавания занимались.
– Вон, – говорю, – видишь кудри. Копия – Александр Блок. – А сам еле удерживаюсь от смеха.
Да простит меня русская литература – в Эдьке лирики не больше, чем в холодильнике… А Вика притихла совсем. Один только раз вздохнула:
– Александр Блок… – и опять молчит, вроде даже стихи начала слушать.
Странно, и по дороге домой молчала. Только в подъезде вспомнила
– Миш, у тебя ведь есть Блок? Принеси, пожалуйста.
– Ладно, завтра возьмёшь.
– Нет, сейчас. Я подожду.
Сбегал. Принёс.
– Спасибо, – говорит. – Замечательный был вечер, да? «Среди видений, сновидений, голосов миров иных…»
С этого дня пропала. То есть в классе-то встречаемся, а ко мне совсем не заходит. Я уже все дела переделал.
Даже скучно…
И вдруг – такой вежливый, аккуратный звоночек в дверь. Ага, Вика. Ни томности, ни надменности. Я говорю:
– Чего не заходишь? Обиделась опять на что-то?
– Нет, за что на тебя обижаться.
Прошла она в комнату, в окно посмотрела, у книжной полки постояла, по корешкам книг пальцем провела.
– Это ничего, – спрашивает, – что я Блока до сих пор не вернула?
– Я тебе дарю. У меня в другом издании есть, более полном.
– А-а… Спасибо!
– Да что ты какая сегодня странная? Ну, рассказывай, с кем познакомилась, с кем роман крутишь!
– Не болтай ерунды!
– Слушай, – говорю, – ты вот такая влюбчивая, почему ты в меня никогда не влюблялась?
– Не знаю… Ты хороший… Даже чересчур. Правильный какой-то, как орфографический словарь. А в мужчине, по-моему, должна быть демоничность…
– В словаре тоже, между прочим, опечатки бывают…
Вика ушла. А я стал думать – демоничный я или нет? Заглянул в словарь Ушакова: отличающийся сильным характером, злобный, коварный… Сильный ли у меня характер? А где мне проявлять-то эту силу? Учиться мне легко. Спортом заниматься было интересно, а как тренер решил сделать из меня чемпиона, я сразу ушёл… Картошку чистить не люблю, а попробуй не почисть – запилят!..
Злобный?.. Чего нет, того нет. Даже не дрался никогда по-настоящему. Как-то не приходилось. Вот Юрка Ермолаев давно нарывается… Сегодня привязался, мол, за меня домашние сочинения предки пишут – они у меня филологи. Так я спокойно сказал: «Не стоит, старик, расстраиваться по мелочам». Или на днях один в подъезде пристал – дай ему закурить и всё! Я говорю: «Завязал с куревом». Он – ругаться. А я ему: «Эллинских борзостей не текох». Посмотрел с уважением и пропустил меня, подумал, наверно, это изыск такой матерный…
Да… Коварство остаётся. Какое бы, думаю, коварство сочинить?
А чем она так занята, что на пять минут заскочить не может? В классе слежу за ней – грустная сидит, задумчивая. Главное, в облаках витает она, а учителя меня донимают: «Миша, ты что невнимательный?..»
Мог бы и сам, конечно, к ней подняться, но у нас это не принято, обычно она ко мне заходит. С чего сейчас-то?
Пришла. Я даже обрадовался.
– «Она пришла с мороза, – говорю, – раскрасневшаяся, наполнила комнату ароматом воздуха и духов, звонким голосом и совсем неуважительной к занятиям болтовнёй».