Когда все кончилось
Шрифт:
У дверей стоят два «полицая» в новой уже форме, в броне и с автоматами. Это чтобы не допустить «эксцессов». А в холле уже все в зеленом и в камуфляже. Там уже армия всем командует. Там все привычное: «товарищ майор», да «товарищ прапорщик». А к этим, снаружи, как обратиться? «Господин полицейский»? Да, ну… Лучше у мужиков спросить.
— Так это точно, что только паспорт — и все?
— А что еще надо? Им же сейчас — чем больше выдать, тем лучше. Это как план такой. Еще, может, и наградят. Или премию дадут. Запишут — и все.
— А-а-а… Так все-таки запишут?
— Не,
— Ну, да… Ну, да…
Очередь движется. Не так, чтобы быстро, но шаг за шагом, шаг за шагом, покачиваясь, переваливаясь, как пингвины, проходит сквозь распахнутые настежь двухстворчатые двери между «полицаями», потом вверх по лестнице — вот нафига это еще и вверх-то? Могли бы и внизу все устроить!
— А там у них вся канцелярия. Так что ящики вверх таскают, а потом уже выдают.
Вдруг колыхнулась толпа, пробежал шепоток, и откуда-то сзади сразу раздалось недовольное:
— По сотне в руки! По сотне! Не давать больше! А то не хватит больше никому! По сотне!
Впереди решетка с окном и оцинкованным столом-подоконником.
— Паспорт?
— Вот.
Паспорт передается прапорщику, который записывает в толстую книгу все данные. Сержант выдает автомат, два магазина и отсчитывает пять пачек патронов.
— Распишитесь! Следующий! Паспорт? Э-э-э… Не пойдет. Прописка не наша. А надо — по месту жительства.
— Так я тут и живу! Вон, через дом квартиру снимаю. И работаю тут. И у меня еще вот что есть!
Военный билет офицера запаса кладется рядом с проверенным и отложенным в сторону паспортом.
— Товарищ майор — тут вот…
— Ну, — высовывается из двери кабинета взмокший раскрасневшийся майор предпенсионного возраста. — Чего тут?
— Так — вот, значит…
— И что теперь? Призовут если — там уже и выдадут. Никаких проблем. А так — как по закону. По месту постоянной регистрации. Все-все. Не задерживайте, гражданин!
И сзади уже шумят и отпихивают в сторону. Смотрят уже, как в той, в женской очереди. Ишь, понаехали. Так ведь никому никогда не хватит!
…
Через неделю, взяв отгул, съездил к себе. Там тоже очередь. Вроде и город маленький, а — очередь все равно. Но короче, это правда, и не такая плотная. Пролистали паспорт, сунули старенький потертый АКМ, магазин и две пачки патронов.
— А чего так мало? В Москве так по сотне давали!
— Вот в Москве свою сотню и получай. А у нас — сколько есть. По списку. Следующий!
…
Еще пару месяцев мужики ходят с серьезными задумчивыми лицами, перемигиваются, шепчутся в углах о своем, мужском, о железном. Сговариваются, куда и как, если что. Толкуют: «Ничо-о-о… Это им не Африка. У нас леса, тайга. Партизаны, мля! История!». С женщинами разговаривают поощрительно и чуть сверху. Женщины все понимают и жалеют. Они боятся. Но пока не объявили «положение», и на работу все равно ходить надо. Кто поумнее, выбрали весь отпуск и все отгулы. Руководство отпускает без разговоров — им и самим бы куда уехать на эти дни, да
…
Все начинается как-то сразу и без предупреждения.
То есть, сколько уже можно предупреждать-то? Три месяца прошло с того объявления — все вдруг и началось. Ночью город трясет от взрывов ракет, а утром все небо в дыму, и не работает радио и телевидение. Транспорт тоже не работает, поэтому все сидят дома и ждут. Чего ждут?
Мужики снова чистят и смазывают полученные автоматы, еще и еще раз набивают магазины, складывают в угол у двери рюкзаки с запасом продуктов. В магазинах около дома все подорожало. Даже самая простая вода. И кругом полиция в касках и с автоматами. Это против возможных «эксцессов». А то, говорят, в провинции мужики с автоматами устраивали разборки на заправках и в магазинах. У нас, вроде, пока тихо в этом отношении. И следующая ночь такая же бессонная. И еще одна. А потом как-то вдруг и сразу на улицах оказывается чужая техника, и по самой середине идут елочкой, как и нас учили, только в ненашем камуфляже, с ненашими черными автоматами в руках. Где-то вдалеке постреливают. Жены оттаскивают от окон любопытствующих мужей и детей. Город притих.
А еще через пару дней включается телевидение и радио. И Интернет «оживает». И там везде говорят одно и то же. Что все в порядке, что старая прогнившая власть сметена общенародным восстанием, поддержанным международными силами безопасности. И что теперь опять все будет, как всегда. То есть, бояться нечего. Цены в магазинах стали еще выше, а полицию нашу сменили голубые каски. Они на танках и БТР — на каждом перекрестке. Смотрят сверху сквозь черные очки, разговаривают непонятно, смеются…
Объявляют теперь, чтобы сдали полученное от прежней коррумпированной власти оружие. За каждый сданный автомат с комплектом боеприпасов — десять тысяч рублей. Не богатство, конечно. Но ведь все же не отнимают, а дают!
Принимают оружие не в военкомате — на его месте аккуратная круглая воронка. На площади, где по праздникам устраивают продуктовую ярмарку, стоят грузовики, в которые навалом, без всякого уважения, кидают наши автоматы. За столами сидят наши же, только уже в другой форме. Принимают по счету, проверяют по книгам. Выдают каждому две розовые бумажки. Мужики отходят, переговариваются негромко. Очередь подходит:
— Паспорт! — быстро листает. — Так, это тебе по месту прописки. У нас тут все по счету…
— А может, договоримся? А? Ну, куда я теперь поеду? Время-то вон какое…
— Сержант, сэр, зис стаппид рашен спик эбаут…
— Нет-нет, все. Ухожу!
— Блин… Понаехали тут. Олрайт, сержант, сэр!
…
В Можайске за автомат дают всего пять тысяч.
— В Москве, говоришь, десять? Ну, и сдавал бы в своей Москве, — говорит усталый прапорщик в старой зеленой форме.
— А, что… Бои-то какие были, нет? — спрашиваешь осторожно.
— Какие бои, парень? Вот с этим? — он пренебрежительно кидает автомат в пыль, в кучу таких же у бетонной стены. — Это только сами себя если. То есть, если сами с собой.