Когда выбирается “Я”
Шрифт:
Быть может, я цеплялся за свою гордость излишне, именно потому что триумф мой был скрытый. Газетчики не добивались у меня интервью, служащие полиции не собирались, чтобы послушать доклад о новом методе ароматического сыска. Дело в том, что я приехал в чужую страну как необязательный консультант. И местная полиция не была заинтересована в том, чтобы расписаться в собственной беспомощности. И не были заинтересованы в этом мои гиды — англо-канадец и украино-канадец. На людях они рассказывали о своей роли, в газетах они фигурировали как победители, меня благодарили только в личных беседах.
В человеке, во мне во всяком случае, заложен дух противоречия. Если мне говорят: “Ах вы гений!” — рот сам
Короче, я был доволен собой, потому что мир не восхищался мною.
Удачу мы отметили с теми же прикреплёнными ко мне инспекторами. Отметили, как полагается среди мужчин на обоих полушариях планеты, за столиком с бутылками. Англо-канадец пил мрачно и мрачно молчал. Украино-канадец пил мало, но говорил за троих. Он был очень горд удачей и воспринимал её как “нашу славянскую удачу”. Мы с ним утёрли нос заносчивым англо-саксам. Из Европы эмигрировал его дед. Отец его, мать и сам он родились в Канаде. Но, отгороженные национальным барьером, украинцы все ещё считали себя украинцами, а не канадцами, сберегли язык, твердили стихи Шевченко, жадно впитывали слухи о далёкой, не очень понятной родине. Клевету впитывали тоже.
— Але чому ж загальни жинки? — допытывался он. — Жинки муси раздельны буть.
Клевета полувековой давности об общности жён в нашей стране.
И вопрос задавался через пять минут после того, как тот же Кэйвун со вкусом рассказывал, “каки смачны дивчины танцуют гоу-гоу в ночном баре на Сен-Катрин”.
— Але чому ж вовки на вулицях у Кыйиви?
— Грешно вам, мистер Кэйвун. Вы ж видели фото на выставке в Советском павильоне. Какие волки в Киеве? Большой город, современный, нарядный, первоклассные заводы…
— Так мы ж знаемо, что ни заводы будують вам японци.
— Мистер Кэйвун, побойтесь бога! Спутники тоже “будують японци”? Так почему же у них своих космонавтов нет ещё?
— Да, спутник, це дило! — Кэйвун восхищённо цокал языком.
Англо-канадец в спор не ввязывался. Пил сосредоточенно и хмуро. Отвечал только на прямые вопросы. Не без труда я вытянул от него, что он озабочен семейными делами. Жена больная, весь заработок уходит на лечение, доктора — сущие грабители. Первый осмотр — 16 долларов, да ещё больница посуточно, сиделки посуточно, каждая консультация в счёте. Детей двое — погодки-подростки, четырнадцати и пятнадцати. Кем хотят быть? Один учиться хочет на инженера, другой не хочет учиться, бизнесом займётся. Что лучше? Все равно, как получится. Пожалуй, Джереми не одобрял того сына, который лез в инженеры. Учиться надо четыре года, плата 1800 долларов за год, с общежитием и питанием — четыре тысячи. И ещё неведомо, взойдут ли эти затраты урожаем. Работу найдёшь не сразу; неизвестно, выгодную ли. Места на улице не валяются. Право же, в бизнесе риска меньше. Купил долю в магазинчике — вот тебе и доход. Странно было слушать подобные расчёты.
— Эта древняя картина — наш шанс, — вмешался украинец. С Джереми он говорил по-английски. Тут уж я передаю его речь литературным языком.
— Картина — его шанс. — Джереми кивнул на меня. — Наш с тобой шанс — похититель. Но где? У тебя есть хотя бы малейшая идея?
— Он нам поможет! — воскликнул Кэйвун с энтузиазмом. — Ты поможешь, хлопчику?
Собственно говоря, я не обязан был помогать в розысках преступника. Моё дело было найти картину. Но обнаружил я её слишком быстро, вроде ещё не отработал командировку. А практически я начал помогать сразу же, потому что ещё в запаснике Кэйвун спросил, не пахнет ли тут вором.
Пахло креозотом. Запах был сильнее всего у этого ящика.
Естественно, подозрение пало
Я бы лично допросил получателя. Я-то сам с подозрением относился к этому миллионеру. Не он ли оплатил всю эту доставку не по адресу? Но мои инспекторы с возмущением протестовали. Такого человека задевать они не смели.
Оставалось предположение, что похитители собирались вынуть картину в дороге или же где-то в Огайо, даже на вилле коллекционера.
Тем самым под подозрение попадал огромный круг людей. Разобраться было все труднее.
Чем я мог помочь? Я предложил осмотреть шкафчики с одеждой сотрудников павильона. Все-таки начинать должен был кто-то свой.
Запах креозота ощущался всего заметнее в шкафчике номер 34. Принадлежал он некоему Вилли Камереру — германо-канадцу, одному из ночных сторожей.
Джереми сам поехал на квартиру к этому Камереру, но не застал. Вилли уехал на уик-энд и должен был вернуться только в понедельник. Но в понедельник он на работу не вышел.
Ниточка?
Но попробуй найти в Канаде этого Билла, чья одежда пахнет креозотом. Сначала ещё поймать его следовало.
Тут мой нос никак не мог помочь. Шансы Джереми падали. Лицо его становилось все длиннее и унылее. Впереди вырисовывалось не повышение и премии, а выговор за упущение. Оказалось, что Джереми отвечал за охрану… а тут ещё упустил возможного преступника.
Так мог ли я отказать, когда Джереми пришёл ко мне в гостиницу с просьбой:
— Парень, будь другом. Этого Билла видели в Смитсфилде. Недалеко, миль двести отсюда. Поедем, я сам тебя свезу. От тебя ничто не укроется.
Двести миль туда, двести миль обратно на хорошей машине — это же приятная прогулка. Страну мне хотелось посмотреть. Пока что я крутился только на улицах Монреаля. Но один город — это ещё не страна, а выставка — тем более.
Забастовка все ещё продолжалась, и Джереми сам сел за руль. У него была “паризьен”, пятиместная, практически даже семиместная плоская машина — целый салон, совершенно ненужный для служебных поездок. Но в Монреале таких машин большинство. У всех семей семейные лимузины, хотя ставить их негде. Вдоль всех улиц таблички: “Но паркинг!”, “Но паркинг!” (“Стоянка запрещена!”). Возле домов грозные предупреждения: “Машины, поставленные без разрешения, будут отгоняться”. Платная стоянка в центре города не дешевле обеда в ресторане. Я спросил, почему же делаются только громоздкие машины. Отвечают: заводу выгоднее. Но ведь на улицах тесно. Отвечают: “Заводу нет дела до улиц”. Опять знакомый мотив: “Живите на собственный риск. Наше дело — продать машину, ваше дело — найти стоянку. Наше дело — продать оружие, ваше дело — не попасть на скамью подсудимых”.
Выехали мы по восхищавшей меня бетонной астре, развернулись над путями, пролетели несколько плотин и мостов. Затем потянулась; озерно-луговая страна с одиночными фермами. Пожалуй, она была похожа на нашу Калининскую или Новгородскую область: много озёр, много лугов, мелколесье. Выше я говорил, что Германия представляется мне темно-серой, а Канада — кричаще пёстрой. Но это расцветка городов, а природа везде одинаково зелёная.
И ещё бросалось в глаза собственничество. Лужайки, но огорожены проволокой. За проволокой десятка полтора бычков, травка, а войти нельзя. Придорожный щит извещает: “120 миль до места для пикников”. Только через 120 миль можно выйти на коммунальную травку. А раньше нельзя — травка собственная.