Когда выбирается “Я”
Шрифт:
Это надо повторить десять тысяч раз, чтобы перед глазами оказался родной берег.
Ох, и страшен был этот “крёстный путь” в десять тысяч вдохов! Страшен в прямом смысле. Страхов много было на пути. Всего я боялся, дельфин-самозванец: боялся людей — прежних собратьев, боялся дельфинов — новых родственников, боялся океанских чудовищ, известных и неведомых.
Не все страхи оказались основательными. Людей в Атлантике можно было не опасаться, как выяснилось. Может быть, странно будет прочесть об этом горожанам, привыкшим к тесноте дома, в метро и на улицах, квадратными метрами измеряющим жизненное пространство, но на нашей же планете, пересекая океан, я ни разу — ни единого разу! — не встретил ни одного судна. Следы от судоходства были… но об этом позже.
Дельфины встречались чаще, и не безопасны
Но страшнее всего — дрожь пробирает, как вспомню! — оказались дикие обитатели океана.
Нет, не акулы. Акул я не боялся теперь нисколечко. Отлично помнил, ещё в бытность человеком в книгах вычитал, что дельфины шутя справляются с акулами, даже людей от акул спасают. И, повстречав тупоносую рыбину с пастью, открывающейся вниз, я немедленно ринулся в атаку, хотя была эта рыбина раза в два длиннее меня, раз в восемь тяжелее. И атаковал удачно. Быстрота решила. Пока акула разворачивалась, разевая страшную пасть, я, фехтуя рылом, проткнул её жабры справа я слева. До чего же приятно было чувствовать себя ловким и смелым, этаким подводным молодцом! Я ткнул гадину ещё раза три, добивая, и отплыл, потому что к месту битвы спешили её подружки. Не на помощь, не из солидарности, как выяснилось. Товарки акулы почуяли запах крови и кинулись рвать куски мяса из тела раненой.
Акулы — ерунда. Но есть в океане подлинный ужас!
Нет, не спруты. И не морские змеи. Морского змея с лошадиной гривой не встретил я на своём пути. Ужас был обыкновеннее.
Я наткнулся на него на Большой банке, юго-восточнее Ньюфаундленда, одном из самых рыбных мест Атлантики, где полно планктона и китов, интересующихся планктоном, и кишмя кишат треска и дельфины, приплывающие полакомиться треской. Я тоже уминал эту сырую треску, запасая жир для дальней дороги поперёк океана. Хватал, глотал, подрёмывал, набив живот, опять хватал и глотал… И вот почувствовал я на языке что-то пугающее. Вода, страшная на вкус! Это только дельфин может понять, поскольку дельфин все время пробует языком воду: для него есть моря сладкие, аппетитные, невкусные, пресные, ароматные, привлекательные… Тревожная вода была на этот раз. Паника охватила меня; ещё не понимая, в чём дело, я пустился наутёк, не представляя, что мне грозит, какая опасность позади. Надо сказать, что дельфин, как и человек, по самой конституции охотник, а не добыча. Заяц, тот видит, как лиса догоняет его, а человек смотрит вперёд, погоню только слышит, не очень отчётливо представляет, поскольку слух даёт нам куда меньше информации, чем зрение. И у дельфина то же самое: насыщенная, отчётливая информация о каждой рыбёшке впереди, доставленная сонаром, а глаза и уши, подстраховывающие сбоку и сзади, сообщают кое-что, не слишком подробно и не слишком определённо.
Только через полминуты вступил мой человеческий разум. И разум заставил меня выпрыгнуть, чтобы осмотреться. Я увидел, что море пенится от дельфинов, скачущих, словно блохи, во всех направлениях, причём поблизости от меня мечутся дельфины обычного размера, такие, как я, а сзади и по бокам тяжело плюхаются в воду громадины метров шести или восьми в длину, черноспинные, с белыми пятнами позади глаз и острым, кривым, как сабля, спинным плавником.
Косатки! Киты-убийцы! Волки океана, ужас морей! Как их ещё величают?
Нет хищников страшнее в солёных водах, косатки могучи, умны и отважны. Даже на громадных китов они нападают стаями, цепляются за губы, рвут язык, лезут в пасть. Говорят, что, завидев косаток, кит от ужаса
Вот и на этот раз косатки гнали дельфинов к скалам Ньюфаундленда. И меня гнали — человека в дельфиньей шкуре.
Сердце сжималось, от холодной истомы немело тело. Я работал хвостом как сумасшедший, даже ручками подгребал, наверное, мешал сам себе. Замирая от страха, нёсся, не думая, не глядя, не прислушиваясь к свистам. А когда подумал, стало ещё страшнее. Вспомнил собственный студенческий реферат: “Хищники — санитары природы”. Суть в том, что всякие хищники, сухопутные и водные, догоняют легче всего неполноценных животных — больных, старых, слабых, тем самым очищают вид от худших представителей, выполняют естественный отбор. Но кто среди дельфинов самый слабый? Я, конечно, дельфин-самозванец. Я уже сейчас отстаю. Меня поймают раньше всех.
Единственное спасение — пустить в ход человеческий разум.
Что подскажет мне разум?
Надо отбиться от стаи.
Косатки заходят полумесяцем, справа и слева, действуя по всем правилам загонщиков. Косатки пугают дельфинов, сбивают стаю в кучу, а там начнут хватать, когда убегать будет некуда. Значит, нужно вырываться из окружения сейчас, кинуться наперерез. Авось проскочу. В учебниках пишется, что косатки медлительнее средних дельфинов.
Ох, как страшно было! Словно через рельсы перебегаешь перед паровозом. С той только разницей, что рельсы с добрый километр шириной. Ворочая голову влево, сонаром слышал я приближение тех косаток, которые могли бы схватить меня, слышал нарастающее верещание возрастающей громкости. Ещё не очень точно определял я расстояние сонаром, но так получалось, что две ближайшие могут меня догнать. Скорей, скорей, скорей! Мутится в голове, давно пора вынырнуть, чтобы набрать кислорода. Но можно ли время тратить на фонтаны, прочистку дыхала, когда уже раскрыла пасть твоя зубастая смерть? Скорей! Скорей! Косатки совсем близко. Голова трещит от оглушительного свиста. Сейчас схватят. И погибну я, перекушенный пополам, кончу жизнь в брюхе прожорливого зверя. Ох, какая противная смерть!
Но вот оглушительная, разламывающая череп сирена приобрела рокочущие, басовые ноты. Косатки стали отставать. Даже отвернули. Решили, видимо, что не стоит гнаться за одиночкой, разрывая цепь. Выскочил я из кольца.
Расчёт спас меня, выручил человеческий разум, но разум и мучил после. Звери — существа легкомысленные. Антилопы пасутся рядом со спящим львом. Разбегаются лишь тогда, когда лев рыкнёт, проснувшись. А когда одну из них придушит и начнёт закусывать, снова пасутся тут же беззаботно. Человек же, вырвавшись из львиных лап, всю жизнь будет помнить об этом, из львиной страны уедет, детям закажет туда заезжать. До глубокой старости во сне будет видеть львов, просыпаться в холодном поту. Я вырвался из кольца косаток, они не стали меня преследовать, но преследовали через весь океан. Чуть задремлешь, тут же вспоминается: “Косатки!” И выпрыгиваешь как встрёпанный, озираешься направо-налево. И наутёк пускаешься, ещё не сообразив, есть ли опасность.
Косатки страшат, дельфины опасны, люди опасны. И ещё одна опасность угрожала мне: моё собственное дельфинье тело.
Мы, люди, — существа разумные. Мы гордимся своим разумом и склонны преувеличивать его власть. Считаем, что у нас свободная воля, что мы распоряжаемся своим телом, посылаем его куда угодно, руки и ноги — покорные слуги головы.
У покорного тела на самом деле полным-полно претензий. Ему хочется кушать как следует раза три в день. Ему нужен спокойный сон в мягкой постели еженощно; ему не по нраву мороз и дождь; ему нравится тепло, желательно около двадцати градусов, а тридцать — это уже жарко, а десять — холодно. Оно требует того, другого, третьего, оно упрекает голову, что та со своим пресловутым умом не может обеспечить тело должным комфортом. И посчитайте, сколько же часов в сутки голова выполняет требования тела и сколько часов она занята своими делами? Спрашивается: кто у кого на посылках?