Когда зацветет папоротник
Шрифт:
— Но у нас же даже картины нет! — сказала я.
— Картины нет, но есть художник, который снимал с нее копию, да еще и переделывал эту копию, — показал Сергей Иванович на Ромку. — Неужели ты думаешь, что он не сможет восстановить сейчас хотя бы схематично эту картину? Рома, скажи честно, сколько тебе на это потребуется времени?
— Да десяти минут хватит! — воскликнул Ромка.
Мы отправили Ромку в соседнюю комнату, чтобы он мог там сосредоточиться и восстановить в памяти детали картины, а сами принялись за кофе с коньяком, причем я отдавала предпочтение кофе, а Кряжимский — французскому «Лагранжу». Я припомнила
— Что это за заклинания вы на нас вывалили, Сергей Иванович, турбулентности там всякие и тому подобную абракадабру?
— Так это, Оленька, никакие не заклинания, — пожал плечами Кряжимский. — Это последнее слово науки в понимании логики событий. Нелинейная, знаете ли, динамика. Наука будущего. С ее помощью очень удобно представлять не только реальные процессы, происходящие в природе, ну, скажем, перемещения масс воды, воздуха или какого-то газа, но и в социальной, если можно так выразиться, жизни. Я думаю, из нее со временем выделится особая наука, что-то вроде нелинейной логики, то есть логики реальной жизни, которую в рамки формальной логики никогда затолкать не удается, как ни много желающих это сделать.
— А пока она еще не выделилась, — сказала я, — с помощью вашей нелинейной динамики очень удобно удовлетворять свое уязвленное чем-то самолюбие и обслуживать свою гордыню, не правда ли, Сергей Иванович?
Кряжимский похлопал глазами, посмотрел на меня виновато и, вздохнув, сказал:
— Ну, Ольга Юрьевна, ну простите старика! Ну, поддался искушению, виноват. Хотелось мне выглядеть умнее и значительнее, чем на самом деле. Меня эта болезнь с детства преследует… Я ведь и сам, честно говоря, ничего не понимаю в этом. Блеснуть перед молодежью захотелось…
— Эх, Сергей Иванович! — вздохнула я. — Разве вам мало женской любви досталось? Я ведь вас и так люблю, не блестящего.
— Да сам-то я себя не очень люблю… — пробормотал Кряжимский.
— Но это ваша личная проблема, — мягко сказала я. — Зачем же решать ее за наш с Ромкой счет? Тем более что она таким образом все равно не решается.
— Права, Оленька, права, — сказал он, — прости старика.
— Готово! — сказал, входя в мой кабинет с листом ватмана, Ромка. — Я же сказал, мне и десяти минут вполне хватит.
Он положил на стол свое произведение. Мы все втроем сгрудились над рисунком.
— Да-а-а, — сказала я. — Художественная ценность не оставляет сомнений.
— Я-то тут при чем? — возмутился Ромка. — Я же предупреждал.
— А ты и ни при чем, — сказала я. — И вообще думай больше о деле и поменьше — о своих комплексах. А то так и будешь носиться с ними до самой старости, портить окружающим настроение и обижать своих друзей.
Кряжимский тяжело вздохнул, но промолчал.
— Поэтому не оправдывайся, — сказала я Ромке, — а давай-ка объясняй, что здесь такое изображено. Без твоей помощи нам с Сергеем Ивановичем вряд ли удастся разобраться.
— Значит, так, — сказал он с видом экскурсовода в Третьяковке. — На первом плане — фигура сидящего человека. Я сколько ни рассматривал картину, не мог понять, что за странная у него поза: ноги согнуты так, словно сидит на лавке или пеньке, но на картине ясно видно, что сидит он на ровной земле, на траве. Рядом с ним, чуть правее, лежат два человека, спят, правда, позы у них тоже
— И это все? — спросила я удивленно. — Какие же сведения о кладе можно отсюда почерпнуть?
Кряжимский почесал себе затылок.
— Отсюда, пожалуй, никаких, — сказал он, показывая на Ромкин эскиз. — Но, боюсь, наш юный друг слишком поторопился и кое-что из важных деталей упустил.
Ромка посмотрел на него обиженно.
— Ну, вот здесь, например, — показал Кряжимский на пустое поле внизу, под фигурой сидящего на земле человека. — Здесь на картине что нарисовано?
Ромка сморщил лоб. Минуту помолчал, а мы ему не мешали вспоминать.
— Здесь что-то есть на картине, — сказал он смущенно. — Кусты нарисованы или трава. Не помню. Помню только, странные какие-то, и еще в рамочку обведены, которая касается руки вот этого самого человека.
Сергей Иванович поднял палец.
— Давайте-ка просто отметим для себя этот момент, обсуждать его пока не будем и пойдем дальше, — сказал он. — А вот здесь что?
Он показал на белое пятно в правом верхнем углу картины.
— А там и нет ничего, — уверенно сказал Ромка. — Это я совершенно точно помню. Там закорючка какая-то стоит, и все, остальное — чисто.
— Вот вам и второй момент, — заявил Сергей Иванович. — Совершенно ясно, что…
Он вдруг прервал себя и обратился с новым вопросом к Ромке:
— Рома, только честно… На той копии ты закорючку эту нарисовал?
— Нет, — покачал головой Ромка и покраснел. — Я подумал, что она только мешает, грязь создает. Я вообще думал, что ее кто-то нечаянно…
— Подожди, — перебил Кряжимский. — А вот эти кусты, в рамочке, ты как рисовал на копии?
Ромка стал совсем пунцовый.
— Ну, как… — пробормотал он. — Так, чтобы на кусты похожи были…
— То есть ты их один к одному, как говорится, не вырисовывал? — спросил Кряжимский. — Даже когда Фомин тебя заставил исправлять копию?
— Я голову перерисовывал, — проворчал Ромка. — И ноги с этой вот длинной рукой…
Кряжимский довольно засмеялся.
— Не оправдывайся! — воскликнул он. — Может быть, с точки зрения художника ты поступил и неправильно, непрофессионально, но с точки зрения кладоискателя, который хочет запутать конкурента, ты сделал совершенно верно. И теперь мы можем спокойно отправляться по домам и дожидаться завтрашнего дня, когда откроется музей и ты принесешь нам настоящую картину, которую мы тщательно и рассмотрим. А тогда уже решим, есть ли на ней какие-нибудь указания насчет клада и стоит ли нам тратить на его поиски время.